Чудо-планета - пасека деда! - [6]

— Жить ему еще в молодости было заказано: подлежал отправке на бойню. О том я узнал случайно и вызволил его из погибели.

Происходило все так. По малолетству Гнедко был на редкость дикошарым коньком. По заведенному в колхозе порядку, его трехлеткой обротали в табуне и отправили в бригаду. В ней строптивцу предстояло стать рабочей лошадью.

Но не тут–то было. Не поддавался Гнедко объездке. Сколько ни бились — все без толку. Вернули в табун. А там какой прок его держать? Вот и решили пустить под нож.

А у меня в ту пору неважный был конишко. Серый, слепой на один глаз. Гляди да гляди, чтоб не угодил где под обрыв. Решил я взглянуть на дикошарого. Табун, в аккурат, верстах в десяти от пасеки стоял. Увидел коня — сердце захолонило. С виду он — хоть на выставку! Не мешкая, к начальству подался. Дозвольте, прошу, мне из этого дикаря добрую лошадь выходить. А мне в ответ: «Во–первых, второй лошади тебе не положено. Во–вторых, ты что, Николай, белены объелся? Разве можно в горах на такого змея положиться?»

Но я не отступил, заранее обдумал доводы. Во–первых, объясняю, Серка передам, куда велите. И, во–вторых, это моя забота — как совладать в горах со змеем.

Вижу, заколебалось начальство. А я продолжаю наседать: могу расписку написать. Если что и случится — сам за себя в ответе.

Подбросил, кажись, я им задачку. Наконец, так они мне отвечают: «Серко пусть пока при пасеке находится: все равно не приручить тебе звереныша. Ну, попробуй, коли надумал, поищи на старости лет приключений. Пиши расписку, что под свою ответственность его забираешь».

С двумя табунщиками кое–как обротали Гнедого. Они же подсобили мне увести его на пасеку. И стали мы с конем друг перед дружкой выказывать характеры: кто кого перехитрит да перетерпит.

Шесть месяцев день в день я с ним бился, пока не сломил, не сел на него. Все это время он был у меня на привязи. Кормил его только у стойла. В поводу прогуливал, водил поить. Если по делам шел — за скотом, на кордон или на соседнюю пасеку, — его тянул за собой, как непокорную собачонку. Заседлал только на пятом месяце — в специальном станке, построенном для подковывания лошадей. Что он первое время проделывал под седлом? Видеть надо. Взвивался на дыбы свечкой, падал, визжал… Зверь — и только.

Седла я с него не снимал. А через пару недель снова перехитрил: вторично затолкал в станок и погрузил в седло пару мешков с _прском. На этот раз Гнедко бунтовал поменьше: тяжкий груз мешал. Песок он возил дней двадцать, после чего я отважился сесть на него.

Но подле пасеки это было большим риском: местность неподходящая. Сплошь деревья, кручи, ручей… Не равен час расшибет. Повел я гнедого в поводу на Тур—Джайляу. Это километров восемь от пасеки по прямой тропе. Место там просторное, равнинное — самый раз для объездки лошадей.

Пока поднялись на Джайляу, он ладом пропотел — с мешками–то на горбу! Но я не дал ему передышки. Чабаны помогли мне снять груз и сесть самому. Когда они дали коню волю, он и понес, и понес… Но я заранее продумал направление — держу его в гору, да в гору. Как он ни изворачивался, ни изловчался — не удалось меня сбросить. Я же сохранил кавалерийскую хватку. К тому же вес во мне был тогда подходящий: под девяносто кило! Тягаться ли ему со мной?

По неопытности горячего необъезженного коня нетрудно загнать. Поэтому я то и дело осаживал гнедого, не давал мчаться галопом. А ему не нравилось — вытанцовывал кренделя, рвал поводья. Но деваться некуда: час от часу конь становился все покладистее.

На пасеку возвращались по объездной дороге. Конь ладом упрел и шел ровно, только злобно фыркал и время от времени крутил мордой, грыз удила, как бы проверяя мою бдительность.

На второй, третий и четвертый день я повторил маневр на джайляу. А на пятый отважился прогуляться до своего села. И пошел, пошел у меня Гнедко. А еще через пару месяцев лучшей верховой лошади и не пожелаешь.

Молва о том моментально разнеслась по округе. Тут уж понаходились на вчерашнего звереныша охотники. Каких только коней в обмен не предлагали. Даже председатель наведался, чего раньше никогда не бывало. И ему приглянулся скакун. Что я мог поделать? Спасло меня только одно: гнедой близко не подпустил к себе колхозного голову. Тот и отступился.

Через полгода, когда пришлось сдать Серого, стал приучать Гнедка к упряжи. И снова он выделывал. Сбрую изуродовал, пришлось новую заводить. И двое саней по зиме разбил вдребезги. Но я все сносил спокойно. Тем, видать, и доконал упрямца. Признал он меня. Но еще лет десять считался только с хозяином. Другие лучше не подходи. Ни с какого бока, ни с какой целью. Даже корм от постороннего не принимал. Во, характерец! Да и сейчас не больно каждого подпустит. Подход да подход нужен. Даже годы не смирили его.

— Может, ему пора бы на пенсию? — встрял я со своим предложением. — Ходил бы, отдыхал без работы.

— Я же вижу: есть в нем еще сила. Лет на пять–шесть хватит. А без дела он зачахнет. И ты меня не переубеждай. И не перебивай, пожалуйста, если есть желание до конца выслушать рассказ. Или не интересно?

— Очень интересно. Извини, — признался я.