Чудо-лошадь - [3]

— Ну как он? — крикнул я. Бен взглянул на меня искоса:

— Он какой-то другой.

— Другой? — рассердился я. — Как это?

— Я сам знаю не больше твоего! — обернувшись через плечо, крикнул Бен.

Орлик прошествовал на свое место в стартовом боксе и занял доставшееся ему по жребию место — крайним с

поля, — чин чином, как мы и учили. Но когда убрали решетку, рывок участвующих со старта вспугнул его. Он вылетел на бровку и отбросил остальных лошадей на пять корпусов на первой же сотне метров. Трибуны ахнули — толпа была потрясена.

— Господи, удержи его! — услышал я собственный голос.

В бинокль мне было видно, что жокеи, не участвующие в скачке, не сводят глаз с рыжего жеребенка, несущегося впереди. Двухлетки частенько подхватывают со старта, но такой лошади, чтобы ушла на пять корпусов раньше, чем через две сотни метров, еще не бывало. Я видел, что Бен мягко придерживает Орлика, и к первому повороту он опережал других лошадей всего на корпус.

Но ни одной лошади не удалось подойти ближе, чем на корпус. На повороте двое жокеев попытались достать Орлика, и все поле быстро разделилось на группки: трое, двое и пара одиночек. Я отлично видел, как две лошади позади Орлика прибавили ходу. Но Орлик ушел еще на три корпуса перед самым выходом на прямую, и было видно, как Бен борется с ним. Та пара, что шла следом, уже выдохлась, и остальные поравнялись с ней на последней прямой. Орлик словно почуял азарт борьбы, и ритм его движений изменился, как будто у гоночного автомобиля до отказа выжали акселератор. Он вырвался на прямую, с каждым скачком выигрывая по полкорпуса.

Орлик пересек линию финиша, опережая вторую лошадь на сто метров, и продолжал мчаться вперед. Бену пришлось проехать еще один круг, прежде чем Орлик понял, что позади нет уже ни одной лошади. А к тому времени, когда Бен шагом въехал в паддок для призеров, Орлик дышал легко и ровно. Шерсть у него была только чуть влажная, — видимо, даже не успел вспотеть.

Первое, что бросилось мне в глаза, — это виноватое лицо Бена.

— Я старался его придержать, — сказал он. — Но когда до него дошло, что кто-то хочет его обойти, он разозлился как черт да и позабыл, что я на нем сижу.

Из громкоговорителя вырвались сбивчивые, восторженные поздравления: «Да, мировой рекорд на тысячу двести метров побит. И не только побит, леди и джентльмены: улучшен на пять секунд! Нет-нет, выигрыш пока неофициальный. Дежурные ветеринары должны обследовать лошадь. Прошу оставаться на своих местах».

Оставаться на местах — черта с два! Нельзя было оставаться спокойным после того, что довелось увидеть этим людям. Всем до одного — мужчинам, женщинам и детям — хотелось взглянуть поближе на чудо-лошадь. У меня самого слезы навернулись на глаза, когда Орлик летел к финишу.

Конец дня вспоминается мне как-то отрывочно и путано. Сначала ветеринары заглядывали Орлику в зубы, ворошили его документы, выясняли дату рождения, а под конец сверили клеймо, наколотое у него на губе, чтобы удостовериться, что он и вправду двухлетка. Затем они убедились, что Орлик не получал допинга. Кроме того, его размеры оказались настолько невообразимыми, что доктора не на шутку встревожились: может, это животное и не лошадь вовсе? Они отправились посоветоваться с судейской коллегией.

Кто-то стал шуметь, чтобы Орлика не допускали к скачкам. Карвейлерс напомнил, что бумаги у жеребенка в полном порядке, он происходит от его собственного жеребца и, как чистокровная лошадь с отличной родословной, не может быть никоим образом снят с участия в соревнованиях.

— Да ведь если эту лошадь допускать к скачкам, кто станет с ней соревноваться?! — крикнул один ипподромный служащий.

Крупвелл восседал за длинным столом, как и большинство владельцев конюшен.

— Джентльмены, — произнес он вкрадчиво. — А почему вы забываете о гандикапере?

В гандикапе каждой лошади назначается вес, который она должна нести. Известно, что хороший гандикапер может добиться, чтобы все лошади пришли голова в голову только за счет того, что более резвым лошадям назначит больший вес.

Но Крупвелл кое о чем позабыл: ведь в гандикапах участвуют только лошади постарше. Я вскочил.

— Вам известно, что двухлетки обычно не гандикапируются, — сказал я.

— Верно, — ответил Крупвелл. — Двухлетки обычно скачут под заявленным весом. Но это правило растяжимое, его можно подогнать к конкретным условиям. Теперь условия изменились, значит, и вес может меняться.

Карвейлерс сердито нахмурился:

— Рыжий Орлик и так нес сто двадцать восемь фунтов, а остальные — по сто четыре. Чтобы сравнять его с другими лошадьми, вам придется навалить на него такой груз, под которым он может сломаться. Крупвелл пожал плечами:

— Очень жаль, но ничего не поделаешь. Мы должны думать о процветании скачек. Вы знаете, что скачки живут только тотализатором. А в любой скачке, где будет заявлена эта лошадь, ставить против нее никто не будет.

Карвейлерс встал.

— Джентльмены, — сказал он, и в самом тоне его крылось оскорбление. — Я всю жизнь занимаюсь коневодством и скачками. И всю свою жизнь я твердо верил, что скаковые испытания существуют для того, чтобы улучшать породу, а не для того, чтобы губить лучших лошадей. — Он обернулся к нам с Беном: — Если не возражаете, я хотел бы побеседовать с вами.