Чудо - [6]

– А девушка? Монахиня?

– Ушла.

– Ну а раненые?

– Я обошел двор. Проверил каждого. Все были живы.

– Вы, наверное, были довольны?

– Слабо сказано. Я был просто счастлив. Чувствовал себя едва ли не богом. Ведь мне удалось невозможное. Такие жуткие условия, такие невероятно тяжелые ранения, так мало подручных средств, да и опыта у меня не было практически никакого.

– И было это второго июля, верно? День освобождения?

– Да, правильно.

– И союзники пошли в последнюю и решающую атаку?

– А вот тут вы ошиблись. Никакого штурма Сиены не было. Вы вообще когда-нибудь слышали о фельдмаршале Кессельринге?

– По-моему, он был одним из самых выдающихся и недооцененных военачальников времен Второй мировой войны. Получил маршальские нашивки в 1940-м, но в те первые годы войны многие немецкие генералы одерживали на западном фронте впечатляющие победы. Но терпеть поражение куда как неприятнее и труднее, особенно когда тебе противостоят превосходящие силы противника.

Генералов можно условно подразделить на два основных типа. Одни превосходно показывают себя в наступлении и купаются при этом в лучах славы; другие умеют планировать и осуществлять отступление с большими потерями для противника. Роммель принадлежал к первому разряду, Кессельринг – ко второму. Ему пришлось отступать от Сицилии до Австрии. К 1944 году союзники имели над немцами огромное преимущество. У них было все: лыжи, лучшие танки, прекрасно налаженные поставки провианта и горючего, поддержка местного населения. И к лету их наступление на Италию развернулось во всю мощь. Но Кессельринг заставил их сражаться за каждый дюйм.

К тому же, в отличие от многих гитлеровцев, он вовсе не был варваром. Он был образованным и культурным человеком и страстно любил Италию. Гитлер приказал ему взорвать все мосты Рима через Тибр. Но они бесценны, эти мосты, они являют собой уникальные архитектурные сооружения древности. И Кессельринг отказался, что способствовало продвижению союзников к своей цели.

И вот, пока я сидел здесь во дворе и пил кофе, Кессельринг приказал генералу Шлемму вывести Первый парашютный полк из Сиены без единого выстрела. И чтоб никаких разрушений, ничего не ломать и не грабить. Не знал я и того, что папа Пий XII связался с Шарлем де Голлем, отряды Сопротивления которого тоже должны были участвовать в операции, и попросил не разрушать город. Было ли тогда заключено некое секретное соглашение между Лемельсеном и французами, мы так никогда не узнаем. Ни один из них ни разу не упомянул об этом и словом, а теперь оба они уже мертвы. Но каждый получил один и тот же приказ: спасти Сиену.

– Так ни единого выстрела? Ни снаряда? Ни бомбы?

– Ничего. Наши начали покидать город с утра. Вывод войск продолжался весь день. В середине дня мы слышали лишь громкий топот сапог по булыжной мостовой, а потом к нам во двор пожаловал главврач Четырнадцатой армии. Генерал-майор фон Стеглиц, до войны он был знаменитым ортопедом. Здесь он тоже оперировал дни и ночи напролет, только в главном госпитале. Он едва держался на ногах от усталости. Он так и застыл в арке и изумленно озирался по сторонам. Со мной было шестеро санитаров, двое отправились за водой. Он смотрел на мой залитый кровью халат, на кухонный стол, выдвинутый на середину двора. В углу высилась смердящая куча ампутированных конечностей: ладони, руки, ноги, некоторые даже в сапогах.

«Что за склеп, – морщась, пробормотал он. – Вы здесь одни, капитан?»

«Так точно, сэр».

«Сколько раненых?»

«Около двухсот двадцати, mein General».

«Национальности?»

«Примерно сто двадцать наших ребят, а остальные самые разные. Из союзников».

«Сколько умерло?»

«Пока что ни один, сэр».

Он долго глядел на меня, потом рявкнул: «Unmoglich!»

– Что значит это слово? – спросил американец.

– «Невозможно, невероятно». Затем он начал обходить ряды раненых. Вопросов он не задавал, с первого взгляда мог определить серьезность ранения, шансы на выживание. С ним был падре, прямо посреди двора он опустился на колени и начал молиться за упокой душ тех, кому предстояло умереть еще до захода солнца. Фон Стеглиц закончил обход и вернулся ко мне. Пристально и долго всматривался в мое лицо. Я стеснялся его взгляда, понимал, что выгляжу просто чудовищно: полумертвый от усталости, весь забрызган кровью, воняет от меня, как от уличного кота, двое суток во рту не было ни крошки.

«Вы замечательный молодой человек, – сказал он наконец. – Вы совершили невозможное. Кстати, вам известно, что мы отступаем?» Я сказал, что уже понял это. Такие слухи в армии, терпящей поражение, распространяются быстро.

Затем он отдал приказ своим людям. Двор заполнили санитары с носилками. Забирайте только немцев, сказал им он. А союзники пусть сами позаботятся о своих. Он ходил вдоль рядов раненых немцев и лично отбирал тех, кто мог бы перенести долгий тяжкий путь по горным дорогам до Милана, где все они наконец смогли бы получить надлежащий уход в стационарном госпитале. Тех же немцев, которые, по его мнению, были обречены и совершенно безнадежны, он велел санитарам не трогать. И вот он провел этот отбор, и со двора увезли человек семьдесят. Пятьдесят оставили, и еще остались раненые союзники. Затем он снова подошел ко мне. Солнце зашло за дома, освещало теперь лишь вершины гор. В воздухе запахло долгожданной прохладой. Фон Стеглиц утратил присущие ему деловитость и живость. Теперь он выглядел усталым и постаревшим.