Чудесный источник - [42]

— Не узнаете? — спрашивает немолодой уже, но спортивного вида мужчина. — Я — Иван Иванович…

«Кто такой? Что за Иван Иванович?» — думаю, не узнаю.

— Помните, как на самолете прилетел к вам в отряд «заяц», назвавший себя Иваном Ивановичем? — говорит он.

— Помню, — говорю. Я недавно только подумал: да, вот еще о ком надо бы написать — хотя и шальной был хлопец, а жизнь свою отдал за родину.

Он представляет мне свою жену, дочку, а я все в толк не могу взять, что за люди и при чем тут Иван Иванович, погибший под Старой Слободкой. И потом, когда он уже сидел у меня в доме с женой и дочкой за столом и рассказывал о себе, я все еще смотрел на него как обалдевший, — не мог поверить, что это наш Иван Иванович. Сказочной судьбы человек! Оказывается, в каких только тылах у немцев не побывал он, после того как отбился от нашего отряда. У Вершигоры был в его знаменитом польском рейде, а в 1944 году, когда словаки подняли восстание, к ним заскочил с десантом парашютистов. Войну закончил в Чехословакии, и там его какой-то наш офицер тоже взялся воспитывать. Он с ним разъезжал на машине по всей Европе, в Вену и Париж возил. Сейчас Иван Иванович работает корреспондентом по отделу международной жизни и по всему земному шару мотается. Наш Дом пионеров, конечно, не упустил случая затащить его к себе, чтобы он порассказал ребятам о Киме. Но что он мог сказать им нового о нем, когда у нас ежегодно происходят пионерские сборы, посвященные Киму, и собралась уже толстая папка сочинений, написанных о нем школьниками. Зато когда Иван Иванович стал рассказывать о своих нынешних приключениях в джунглях и пустынях, ребята рты пораскрывали. Если не привирает, то будто бы даже на львов охотился в Сахаре.

В конце письма Василий Демьянович писал: «Да, в молодые годы человек может измениться так, что его не узнаешь, а мы, старики, на всю жизнь остались такими, какими нас революция воспитала, и, слава богу, еще из моды не вышли. Жаль только, что с каждым днем жить остается все меньше и меньше. Надо скорей заканчивать мне свои воспоминания».

ЧУДЕСНЫЙ ИСТОЧНИК Рассказ ветерана

Из семи своих братьев я больше всего любил Сашу. Он ушел на первую мировую войну рядовым, а, когда свергли царя, вернулся в Данилов прапорщиком, с георгиевскими крестами всех четырех степеней. По городу пошли разговоры: Сашка Румянцев — офицер. В Данилове все офицеры были сыновья купцов, а Сашка — сын плотника, мать на поденщину к купцам ходила белье стирать. Даниловские офицеры не хотели его своим признать, сторонились, а товарищи говорили: «Снимай, Сашка, царские погоны». Сашка увидел, что у нас ему делать нечего, и укатил в Питер, где он еще до войны был на заработках. После Октябрьской революции приезжает из Питера один его приятель, сообщает:

— Сашка в Смольном у Ленина, в Красной гвардии, командир.

Вскоре мы получили от Сашки письмо с загадкой:

«Тикай, а не то догоню». Ждали, ждали, думали, что приедет, но так и не дождались. Пришла весть: белые убили Сашку на станции Дно и так надругались над трупом, что товарищи опознали его только по особой примете: на правой руке у него был один палец сломан.

Мне шел тогда пятнадцатый год.

Уезжая из Данилова, брат оставил дома свою фронтовую шашку. Я взял ее и пошел сдавать Советской власти.

В ревкоме военрук Петя Седавкин, товарищ Сашки, сказал мне:

— Оставь оружие себе, записывайся в Красную гвардию. Мсти за Сашку. Зачислим тебя на все виды довольствия и овсяным хлебом кормить будем досыта.

Я записался. В те дни я всюду записывался, куда приглашали. Говорят мне: «Ваня, организовался комсомол, иди записывайся». Иду и записываюсь.

Мне дали купеческую лошадь Червончика и револьвер «бульдог». Я выполнял всевозможные задания ревкома: обижают бедного человека — «Ваня, выясни и доложи, что там за контрреволюция»; ночью надо у бывшего жандарма сделать обыск — «Ваня, идем, лампу подержишь»; заболел кто-нибудь в общежитии коммунаров — «Ваня, скачи в аптеку за лекарством». Меня называли «ревкомовский мальчик». Моим шефом был Петр Артемович, председатель ревкома, бывший политкаторжанин, по профессии портной. В общежитии коммунаров, где я тоже жил первое время, он был самый старший и по возрасту — высокий, лысый, седобровый старик. Он запомнился мне в брезентовом плаще, окрашенном корьем, в толстых солдатских зеленых обмотках. Народ называл его «праведным коммунистом».

Он поил меня морковным чаем и объяснял слова, которые я плохо понимал. Я спрашивал:

— Петр Артемович, что такое революция?

Он рассказывал мне о Ленине, царской каторге, говорил:

— Ты, Ваня, наверное, сам видел, как гнали людей в Сибирь.

Много партий каторжан прошло на моих глазах мимо Данилова. В городе говорили, что наш большак идет от одного края России до другого.

Мальчишкой, батрача у одного кулака, я пас возле большака свиней. По обе стороны его росли вековые березы, посаженные чуть ли не при Екатерине. Бывало, никого не видно на большаке, а с берез этих чего-то вдруг с шумом поднимаются тучи встревоженного воронья. Потом видишь — кто-то бежит, пылит, и знаешь уже: гонят партию каторжан. У конвойных кровь играла, они резвились — бегали посменно вперегонки от одной версты к другой. Одни бегают, а другие арестантов ведут. Стою за березой, прижавшись к ней, смотрю на большак. Что это за люди идут, бренча кандалами? Чего их гонят с одного края земли на другой? Россия, говорят, огромная, сколько тысяч верст по большаку надо идти… И как это, думаю, конвойные не умаются вперегонки бегать!