Чудесный генератор - [28]

Рома вновь вздохнул. Однако, обещание надо было выполнять. Андрей Антонович уже сел возле стола, сложил на животе руки и повернулся лысиной к генератору:

— Ты ее облучи как следует, — бормотал он, — чтобы взяло…

Рома не слушал его. Он автоматически включил генератор, подождал, пока не появились фиолетовые искры — и направил рефлектор на голову Андрея Антоновича. Тот пошевелился на стуле:

— Вот, вот… Слышу, теплеет…

— Да сидите уже, не шевелитесь. Потому что могу обжечь, — строго сказал Рома.

Он посматривал на стрелку часов, рассчитывая:

— Если мы зерно просвечивали слабым лучом тридцать секунд, то и голову надо просвечивать таким же лучами не дольше… черти его знают, как… а впрочем, пожалуй, сорока пяти секунд вполне хватит. Ладно, пусть будет сорок пять.

Часы мирно отсчитывали секунды. С шипением срывались с антенны искры. Вот уже тридцать секунд… тридцать три… Андрей Антонович проявил признаки беспокойства:

— Ой, как припекает…

И именно в этот момент Рома случайно взглянул в окно. Он увидел: по двору проходили Мистер Питерс и Анна, черноглазая красавица Анна. Они весело о чем-то разговаривали, смеялись. Видимо, Мистер Питерс сказал нечто очень остроумное, потому что Анна рассмеялась и махнула на него рукой. Но Мистер Питерс, вместо того, чтобы остановиться, подхватил Анну под руку и повел дальше. Рома с отчаянием покрутил головой:

«У всех, как следует… Вот Мистер Питерс уже ухаживает. А чего это он около Анны, а не я? Вот такое мое цыганское счастье…»

Почему именно «цыганское» — Рома не успел подумать. Потому что Андрей Антонович подпрыгнул, как мяч, и откатился к двери, схватившись за голову. Лицо его было красное, он кричал:

— И что, ты сжечь меня хочешь?.. Ой!..

Стрелка часов показала, что Рома немного увеличил срок облучения, увлекшись созерцанием в окно и собственными мыслями: просвечивание длилось больше минуты. Андрей Антонович пританцовывал на месте, горько стеная:

— Ой, сжег… ой, горе мое…

— Подождите, Андрей Антонович. Это не то… я… — растерялся Рома, подбегая к нему.

— Где там ждать… ой… обжег всю голову, ой!

Но Рома уже взял себя в руки. Он рассматривал лысину Андрея Антоновича так же спокойно и с таким же интересом, как осматривал бы любой другой облучаемый объект. Более того, не слушая Андрея Антоновича, Рома силой оттянул его руки в стороны, присматриваясь к обожженной коже. Вот, Рома осмотрел голову, — и, наконец, усмехнулся:

— Андрей Антонович, не ругайтесь. Все в порядке.

— Как так в порядке, охламон ты эдакий?

— Даже больше, чем просто в порядке, — продолжал Рома, — подойдите к зеркалу, посмотрите.

Заложив руки в карманы, Рома надменно смотрел, как Андрей Антонович, охая и стеная, подошел к зеркалу; как он присматривался к своему отображению в зеркале, поворачиваясь то направо, то налево. Удивительно, но Андрей Антонович уже не стонал.

В зеркале ярко видно было, как потемнели длинные пряди до этого седых волос, что свисали с лысины. Да и лысина потеряла цвет желтоватой слоновой кости, она покоричневела. Даже не притрагиваясь к ней рукой, можно было заметить, что кожа покрылась мягким нежным пушком. Это было что-то вроде наимягчайшей шерстки молодого кролика. Коричневый пушок укрыл сплошь всю лысину, он пробивался даже между старыми волосами, придавая лысине странный вид.

Рома гордо кашлянул:

— Гм… а вы еще ругались, Андрей Антонович!

Старик повернул к нему радостное лицо. Странно, но казалось, что морщин на нем стало меньше, кожа как бы разгладилась. Андрей Антонович подошел к Роме, горячо пожал ему руку:

— Вот, это действительно… спасибо! Теперь и я понимаю.

Это были какие-то неясные слова, видно было, что старик не находил нужных ему слов, путаясь и улыбаясь, и Рома понял это:

— Ладно, ладно, Андрей Антонович! Приходите в другой раз, мы еще облучим… Да вы не волнуйтесь… нет, нет, если вы уже хотите надеть эту вашу шапку, то перед будет у нее совсем с другой стороны… ага, вот теперь так. Бывайте, бывайте!

Старик будто ошалел от радости. Он вышел из лаборатории, вновь вернулся, хитро подмигнул Роме — «эге, мол, эге…» — и только после этого окончательно исчез. Рома еще раз улыбнулся, но сразу же вновь погрустнел, вспомнив об Анне. Он сел у окна, оперся на руку и задумчиво стал смотреть на двор.

Там шла работа. Рабочие проносили чувалы с зерном, вот провезли большую сеялку в направлении мастерской — видимо, что-то ремонтировать. Проехал воз, накрытый мешковиной. Где-то громко пропел петух.

Низенькая, коренастая женщина прошла мимо окна. Она повернула к Роме широкое красное лицо, посмотрела на него маленькими глазками, которые, словно изюминки, сидели над щеками, как в тесте, которое хорошо подошло. Во взгляде ее было заметно любопытство. Она поправила платок, посмотрела в сторону; потом взгляд ее вновь вернулся к Роме.

«Тю, что за пышка такая, — подумал Рома, — да еще и присматривается», — и он изменил позу, глядя теперь в другую сторону, будто заинтересовавшись чем-то.

Женщина пошла дальше. Оглянулась. Словно вспомнив о чем-то, она повернулась и быстро пошла обратно. Она будто изучала Рому, ласково на него поглядывая. Рома сидел неподвижно. И вот, он услышал ласковый голос;