Чудесные знаки - [44]

— Теперь хоть замуж! — пошутил он.

— Когда? — откликнулась чутко.

Он опять посмотрел на окно. Черное, непроницаемо отражало оно комнату. «Обойду больных и посплю в ординаторской», — решил он, поняв, что валится с ног. Отчужденно он глянул на больную.

Он был спокоен, груб, здоров и враждебен немощи.

— Воняет же у вас, надо сказать! — он повернулся, чтоб уйти.

— Не уйдешь ведь, — вкрадчиво прошептала старуха.

Он обернулся рассеянно:

— Что? Вот у меня журнал назначений. Уколы, таблетки. Семьдесят больных.

Старуха слегка смутилась, но повторила с нажимом:

— А ты не иди.

— Что ж им, умирать? — усмехнулся он. И добавил: — Я ведь медбрат.

Наклонила голову, стала думать. Потом говорит:

— Жениться нам с тобой надо.

— За старое, опять за старое, — прошипел он тоскливо. — Как же нам жениться? Я такой молодой, а вы старая!

Поглядела, как на сумасшедшего.

— А почему тогда ты мой жених?

Он подкрался, как убийца, руки в карманах халата сжимая.

— Я не жених! — взвизгнул он, нависнув над ней.

Ему показалось, что она усмехнулась злорадно.

— Вы послушайте, Анна Ивановна! — он заговорил спокойно, покровительственно, как здоровый с больной. — Дорогая Анна Ивановна Буранкина.

— Да, да! — отозвалась она трепетно.

— Вас нашли на улице. Никто вас не знает. Никто сюда не обращается. Вас лечат. Если вас не найдут ваши близкие, вас поместят в дом престарелых. А может такое быть, что кто-то сейчас в горе мечется, ищет вас, зовет.

Ее это не тронуло. Она это выслушала, довольно бессмысленно хихикая.

— Откуда вы взялись? — с угрозой спросил он.

Она промолчала.

— Почему вам условия особые? Вам одной — бокс, когда другие больные лежат в коридорах?

И на это она промолчала так равнодушно, словно речь шла не о ней.

— Где вы живете?

Она, улыбаясь, пожала плечами.

— У вас нет документов! — крикнул он.

— Есть! — крикнула она.

Она бросилась к тумбочке, мотаясь от старости, промахиваясь, уцепилась за крышку ящика, потянула. Она достала горсть значков и медалей.

— Знаю! Знаю! За войну! Вас с ними нашли. Вас за них и пригрели, сюда поместили! Но ведь это же не документы! На них нет вашего имени!

— Герой… Победитель… — неуверенно прочитала старуха.

— Это не имя! Звание ваше!

С сожалением поглядела она на сияющие кружочки, ссыпала, звякая, обратно в тумбочку.

— А к тому же! — сообразил он. — Вот они и доказывают, что вы старуха! Вас наградили давно, та война ушла давно. Уже новые войны накатили. Вы не девушка юных лет! Как вы любите врать мне! Вы не можете быть моей женой!

— Я могу! — страстно крикнула старуха.

— А как же я клизму сам ставлю вам? Ногти вам на ногах обстригаю? Купаю вас? Как санитар. Разве жены такие?

— Наглые санитары! — закричала старуха. — Они специально тебя заставляют, чтобы позорить меня. Чтобы ты видел больную старуху.

— Так вы и есть больная старуха! Мне ли не знать! — изумился он.

— Я не больная старуха, — устало сказала старуха. — Я невеста твоя Анна Ивановна Буранкина.

«А, собственно, что я так горячусь-то? — подумал он. — Какое мне дело? Ведь меня давно убили».

Увидев, что он колеблется, старуха подбежала и взяла его за руку:

— Пойдем-ка.

Он послушно пошел за нею, сел на больничную койку. Она села рядышком. Не выпуская руки его, тревожно заглядывая в глаза ему, она призналась ему нерешительно:

— Я уж не знаю, будешь ругаться, нет ли?

— Ну? — спросил он, думая, сможет ли еще чему удивиться.

— Листовки мои облетели весь Божий мир. Обидишься, нет ли?

— Что в листовках? — спросил он.

— Я написала рабочим, — просто призналась Буранкина. — Что ты мой жених, Алексей.

— Зачем это рабочим? — удивился он искренне.

— Рабочие — самые добрые люди, — убежденно призналась Буранкина, качая свою сухую ладошку в его большой руке. — Они навеки измучены. У них никогда не сбудется. Поэтому чужая беда им, как по сердцу бритвой.

— Мятеж затеваете? — смутно он догадался.

— Вновь восстание, — востроносенько глянула, повертела головенкой, будто в комнатке и будет восстание. — Уже содрогаются недра.

Смутно вспомнилось — было, содрогалась земля под ногами, а погубленная на страшной высоте оползала по стеклу вниз, но так, как будто всплывала утопленница.

— Я прилягу? — нерешительно он попросил.

Попридерживая его под затылок, словно раненого, уложила его. Узкая койка его приняла, казенные простыни, запах терпения.

Буранкина же стала метаться по комнате. «Сама боится, — догадался он. — Ведь это ж такие силы сдвинула. Хорошо, что я уже умер».

Дверь отворилась, кто-то вошел в прозрачном забрале. В руке вошедший держал металлический жезл, позже оказавшийся стеблем с ноющим синим цветком на конце. Глубоко гудели шаги вошедшего, будто под полом был не больничный подвал, а бескрайняя бездна, и в ней отзывались шаги тяжелоступа. Алеша, зажмурясь, лежал, претерпевая и этих чудовищ. «Пройдет, все пройдет, минуют и эти, а я побегу-полечу…» — мелькнуло.

Глухой, будто бы из глубин, голос вошедшего загудел:

— Он ли?

— Он, — отозвался чистый женский голос.

Алеша открыл глаза — прямо над ним белел потолок. Он сел на кровати.

— Вы сварщик? — хмуро спросил, боясь посмотреть на вошедшего. — У меня голова закружилась, я прилег на постель больной. А вам, скорее всего, надо вниз, в котельную, трубы заваривать, — и осекся.