Чудесные занятия - [153]

– Поистине мир тесен. Никто не может избежать «Голубого путеводителя» – не в этот день, так в другой.

– Во всяком случае, не мы.

– А также венецианского мороженого. Могу я вас угостить?

Почти сразу же разговором завладела Дора. У нее в активе было на два-три города больше, чем у них, и, конечно, она принялась уничтожать их перечислением того, чего они лишились. Валентине хотелось, чтобы эта тема никогда не кончалась или чтобы Адриано решился наконец посмотреть ей в глаза, высказать ей самые горькие упреки и чтобы в его глазах, неотрывно глядевших ей в лицо, было нечто большее, чем обвинения и упреки. Но он тщательно поедал ложечкой мороженое или курил, слегка наклонив голову – красивую голову латиноамериканца, – внимательно слушая каждое слово Доры. Только Валентина могла заметить, что его пальцы, сжимавшие сигарету, чуть дрожали.

Я тоже, дорогая моя, я тоже это заметила. И мне это совсем не понравилось, потому что его спокойствие скрывало нечто казавшееся мне до той поры не слишком сильным: он был как сжатая пружина, как воришка, который ждет, когда его освободят. Это так отличалось от его обычного тона, почти холодного и всегда «сугубо по делу», когда он звонил по телефону. На какое-то время я оказалась «вне игры» и ничего не могла сделать для того, чтобы все шло, как я рассчитывала Подготовить Валентину… Раскрыть ей все, вернуть ее в Рим от этих ночей, когда она ускользала, отдалялась от меня, оставив и душ, и мыло в полном моем распоряжении, и засыпала, поворачиваясь ко мне спиной, бормоча, что ей ужасно хочется спать, что она уже наполовину заснула.

Разговор продолжался, сравнивали музеи, делились маленькими туристскими незадачами, потом – опять мороженое и сигареты. Заговорили о том, чтобы завтра утром вместе посмотреть город.

– А может, – сказал Адриано, – мы помешаем Валентине, которой хочется погулять одной?

– Почему вы говорите и обо мне тоже? – засмеялась Дора. – Мы с Валентиной понимаем друг друга в силу разных интересов. Она никому не уступит место в своей гондоле, а у меня есть свои любимые каналы, только мои. Может, у вас получится найти с ней нечто общее.

– Всегда можно найти нечто общее, – сказал Адриано. – Так что в любом случае я приду за вами в половине одиннадцатого, к тому времени вы уже что-нибудь решите или решим вместе.

Когда они поднимались по лестнице (их комнаты были на одном этаже), Валентина положила руку Доре на плечо:

Это был последний раз, когда она до меня дотрагивалась. Как всегда, едва прикасаясь.

– Я хочу попросить тебя об одной услуге.

– Я готова.

– Завтра утром я хочу пойти с Адриано одна. Это только на один раз.

Дора искала ключ от двери, который провалился на дно сумочки. Понадобилось время, чтобы его найти.

– Сейчас долго объяснять, – добавила Валентина, – но окажи мне эту услугу.

– Ну разумеется, – сказала Дора, открывая дверь. – Ты и его тоже не хочешь ни с кем делить.

– И его тоже? Ты что же, думаешь…

– О, это всего-навсего шутка. Спокойной ночи.

Теперь это уже не важно, но когда я закрыла за собой дверь, то готова была расцарапать себе лицо. Сейчас-то это уже не важно; но если бы Валентина уяснила себе… Это «и его тоже» было кончиком, потянув за который можно было размотать весь клубок; она ни в чем не отдавала себе отчета, из-за нее все запуталось, и она жила в этой путанице сама. С некоторых пор оно для меня и лучше, только, может быть… В общем, это действительно уже не важно; не всегда же жить на элениуме.

Валентина ждала его в вестибюле, и Адриано даже не пришло в голову спросить, где Дора; так же как во Флоренции или Риме он не слишком обращал внимание на ее присутствие. Они пошли по улице Орсоло, едва взглянув на маленькое озеро, где дремали ночующие там гондолы, и пошли к Риальто. Валентина, одетая в светлое, шла чуть впереди. Они обменялись двумя-тремя ничего не значащими фразами, но, когда пошли по маленькой улочке (уже заблудившись, поскольку ни один в карту не смотрел), Адриано нагнал ее и взял за локоть.

– Это слишком жестоко, знаешь ли. Есть что-то подлое в том, что ты делаешь.

– Да, я знаю. Нет таких слов, которых я бы себе не сказала.

– Уехать вот так, таким жалким образом. Только потому, что на балкон упала мертвая ласточка. Это же истерика.

– Если признать, – сказала Валентина, – что причина именно в ней, то это хотя бы поэтично.

– Валентина…

– Оставь, – сказала она. – Давай найдем какое-нибудь тихое место и поговорим.

– Пойдем ко мне в гостиницу.

– Нет, в гостиницу не надо.

– Тогда в кафе.

– Ты же знаешь, там полно туристов. Какое-нибудь тихое место, не представляющее интереса… – Она заколебалась, поскольку вслед за этим напрашивалось название. – Пойдем к Фондамента-Нуове.

– А что это такое?

– На другом берегу, к северу. У тебя есть план? Вот сюда, это там. Пошли.

За театром Малибран начались улицы, где не было магазинов, только ряды всегда запертых дверей, да у какой-нибудь из них, на пороге, играл оборванный ребенок; оттуда они вышли к улице Фумо и увидели совсем близко сверкающую воду лагуны. Она открылась им сразу же, как только они вышли из невзрачной тени на сияющую от солнца береговую полосу, полную рабочего люда и бродячих торговцев. Несколько кафе лепились, будто плесень, к стенам домишек, о которые плескалась вода, в воздухе носились не слишком приятные запахи с острова Бурано и кладбища. Валентина сразу увидела кладбище, она вспомнила объяснения Дино. Маленький островок, параллелограмм, окруженный, насколько хватало глаз, красноватой стеной. Кроны кладбищенских деревьев окаймляли ее, будто темная бахрома. Хорошо была видна пристань, где можно было высадиться, однако сейчас было ощущение, что это остров мертвых: ни одной лодки, ни одного человека на мраморных ступеньках причала. И все буквально сгорало от утреннего солнца.