У моря приезжий господин ходил, как он выражался, в полусмокинге: в измятой соломенной шляпе с дыркой для вентиляции на макушке, в старых парусиновых штанах и в матросской полосатой фуфайке, с обмотанным вокруг шеи оранжевым фуляром[48]. И был в таком виде похож на добродушного бухгалтера, который неизвестно почему стал пиратом.
Мальчики часто прибегали к дяде-химику в гости. Игорь часами сидел на пороге лодочного сарая и все задавал химику научные вопросы по его специальности: можно ли крокодиловую кожу сделать прозрачной? Если слон сядет в крапиву, выскочат ли у него волдыри? Правда ли, что змеиная шкура несгораемая? Годится ли дамская кожа на барабан?
Дядя-химик, чтобы не огорчать мальчика, на все вопросы отвечал утвердительно.
Мишка большую часть своей жизни посвящал хозяйственным делам. То кормил кроликов, то вычесывал у Хризантемы блох. То отвесит забредшей в усадьбу американке кило винограда (на винограднике еще остались кое-где нетронутые лозы муската); если американка симпатичная – прибавит лишнюю кисточку, если похожа на верблюда – срежет с лозы похуже… То строит в кустах спасательный плот и так плотно утыкает его гвоздями, что несчастным спасенным положительно негде было бы присесть… Но в лодочный сарай он приходил каждый день. Приносил то виноград, то баклажаны, то томаты. Бросит лукошко на верстак и конфузливо буркнет в сторону: «Сегодня после обеда у нас Олимпийские игры. Будете играть?» – «Ну конечно». И исчезнет в прибрежных камнях, как ящерица, которой на хвост наступили.
И вот третий вечер кряду дядя-химик сидит у своего сарая, бродит вдоль опушки леса, рыщет среди ноздреватых, просоленных морских скал и понять ничего не может. Куда девались дети? Не с курами же спать ложатся?[49] Или обиделись за что-нибудь, прекратили дипломатические сношения? Но ведь днем же приходят в дюны и в сарай и, поджав ноги, часами сидят вокруг него… Это у них называется «Лига детских наций для решения неразрешимых вопросов»…
Еще сегодня после купания обсуждали, кто полезнее – девочки или мальчики, и так раскричались, что Боб со страху под лодку забрался. Но в самый разгар спора, чтобы никого не обидеть, дядя-химик удрал, будто бы шишки собирать.
Третий вечер смотрит он в одиночестве на закат, слушает, как сосны поют над кровлей «пиу-пиу», как море шлейф по песку волочит. Рак-отшельник он, что ли?.. Химик решительно надел на себя зеленый непромокаемый балахон, словно он и не химик, а бродячий куст можжевельника, и неслышной мексиканской походкой нырнул в чащу на поиски. Уж он своего добьется.
В дюнах не было ни души. Пустынно, как в лунном кратере, подымались отлогие бока, кое-где с тихим шипением струился со скатов песок. И в сосновом лесу никого. Гигантские шишки лежали на усыпанной длинной хвоей земле, никто не перебрасывался ими, никто не перекликался в колючих кустах, никто по-обезьяньи не раскачивался на узловатых ветках… И вдоль всего пляжа, насколько глаз видел в предзакатной мгле, ни одного маленького человека. Вон старуха собирает в корзинку выброшенную морем порцию щепок; вон собака старого рыбака меланхолически совершает свою обычную прогулку после ужина: детей нигде не было…
У выхода к устью пересохшего ручья дядя-химик всмотрелся в песок: следы. Гуськом в ниточку детские следы… И сбоку во влажном песке, как в сургуче, отпечатаны лапы неизменной детской гувернантки и опекунши Хризантемы. Конечно, это она. Свистнуть? Собака отзовется. Но это будет нечестно. Надо самому разыскать. И разыскать осторожно, не потревожить, не помешать их делишкам. А то разбегутся веером, как вспугнутые кролики, ничего и не узнаешь.
Густой камыш шел сплошной щеткой по обеим сторонам сухого русла. Голоса… Человек из лодочного сарая быстро нырнул в камышовые джунгли, сел на врытую в песок жестянку из-под бензина и прислушался.
Девочка-балерина капризно распекала невидимого собеседника.
– Я только что обошла все наши границы. Веревка у леса оборвана… Я ведь строго запретила качаться на пограничной веревке. Пограничный столб на тропинке у моста подрыт… Всякий прохожий может ворваться в наши пределы, и у нас даже не будет повода выслать его за границу.
– Это опять Хризантема подрыла, – уныло возразил голос Игоря.
– Ты министр пограничных дел, ты за все и отвечаешь. Прикажи главному архитектору укрепить столб, а Хризантему посади пока в крепость… Она в третий раз нарушает мои законы. Я не хотела бы прибегать к строгим мерам, но пусть военно-полевой суд оставит ее на завтра без овсянки.
– Она и так овсянки не любит.
– Не рассуждать. – Все будет исполнено, королева. Упирающаяся Хризантема жалобно завизжала: должно быть, ее поволокли в крепость.
Камыши быстро-быстро зашуршали, замотали метелками и опять успокоились.
– Где поставщик автомобилей?
– Закусывает в королевском гараже.
– Доставь его немедленно сюда.
Снова зашипели камыши. Придворный поставщик (судя по голосу – Мишка), видно, не очень торопился на королевский зов. Шел медленно, с треском раздвигая камыши, и ворчал:
– Вы, господин министр, не толкайтесь, пожалуйста, я не здешний подданный…
– Она приказала тебя немедленно доставить, – сурово сказал Игорь.
