Не больше чем через четверть часа пассажиры, их спасители и я были на твердой земле.
Времена, когда всякие маги и чародеи встречались чаще, чем ныне продавцы мороженого, давно миновали. И я твердо решил сегодня же объясниться с соседями. Однако инженер опередил меня. Я еще только сел завтракать, когда из сада раздался веселый и чуть насмешливый голос:
— А ну, кто в этом доме желает получить мат в два хода, выходи!..
Я быстро спустился по ступенькам в сад.
— Чувствую сегодня необыкновенный прилив сил, — встретил меня инженер, — и гарантирую вам мат, если не в два, то в три хода.
Я рассмеялся. Обычно мы с ним играли до последней фигуры, и наши партии тянулись вопреки здравому смыслу неимоверно долго. Но на этот раз, взволнованный всем случившимся, я играл так плохо, что инженеру надоели мои бесконечные оплошности, и он смел все фигуры в коробку.
— Вы явно не в форме. Лучше oтдохните. На сегодня хватит. — И, понимая мое состояние, усмехнулся: — Ну, хорошо, хорошо, спрашивайте…
Я тотчас же обрушил на него град вопросов.
— Отвечу вам двумя словами, — внимательно выслушав меня, начал инженер. — Поверхностное натяжение! Ведь иголка или лезвие от безопасной бритвы, если их осторожно опустить на поверхность воды, не тонут. Однако ничего противоестественного в этом нет. Просто на поверхности воды, как и любой другой жидкости, всегда образуется тончайший слой, более прочный, чем нижние слои. Вам не понятно, как создается этот поверхностный, относительно прочный слой? Суть поверхностного натяжения очень проста. Каждая из молекул жидкости притягивается другими молекулами и с боков, и сверху, и снизу. А находящиеся в поверхностном слое молекулы с одной из сторон испытывают ничем не уравновешиваемое притяжение, ну и, устремляясь в этом направлении, сжимают жидкость с огромной силой. Так вот, мне удалось найти состав, который в сотни и тысячи раз усиливает это явление, присущее практически всем жидкостям. На ваших глазах моя дочь бросила навстречу набегающей волне всего лишь несколько крупинок этого состава и «усмирила море», спасаясь от гибели на острых камнях у маяка.
То же сделал и я, когда, по вашему выражению, «успокоил» море, подобно бравому капитану из старых приключенческих романов, который выливал из бочек китовый жир в бушующие волны, когда в непогоду или волнение ему случалось преодолевать рифы.
— А шары? Инженер усмехнулся:
— Разве не приходилось вам видеть, как капельки волы, упав на пыльный пол, катятся этакими мохнатыми шариками, не растекаясь?
— Но что тут общего?
— Общее то, что налет пыли мешает капелькам смочить пол, и они благодаря стремлению их поверхностного слоя сжаться и стать как можно меньше принимают форму шара…
— Цветные шары отца, — вступила в разговор девушка, — это просто десятки литров нефти, молока, воды. Когда к ним добавили нового состава, они перестали смачивать что бы то ни было и под действием тех же сил, что и капельки воды, приняли форму шаров…
— А спасение катера? — не унимался я.
— Я воспользовался составом, который увеличивает поверхностное натяжение, не мешая смачиванию… и как бы залепил пробоину пластырем из тонкой, но сверхпрочной пленки морской воды.
Я ни о чем больше не спрашивал. Мне казалось, что я вижу, как «по мановению руки» инженера возникают прозрачные, но исключительно надежные временные переправы-мосты; вижу, как буксиры, пыхтя, тянут по рекам чудесные водяные понтоны-плоты; вижу пестрые груды разноцветных шаров из разнообразнейших жидкостей, свойства которых так чудесно изменили знания, воля, фантазия этого удивительного человека.
