Чудеса и фантазии - [115]

Пациентка – ее имя, Ясмин Мюллер, конечно же, значилось на табличке в изножье кровати – тихонько всхлипывала. Открыла опухшие веки, виновато встретила серьезный взгляд доктора, чье суровое моложавое лицо замаячило над нею. Прошептала, что, «кажется, плохо справилась», а он ответил, что, по его мнению, она не сделала ровным счетом ничего плохого. Он осмотрел ее бережными пальцами, сказал, что, конечно, ей досталось, но по-другому было нельзя и со временем это пройдет. Она спросила про сына. Доктор Беккет ответил: мальчик держится, мальчик сильный, насколько вообще может быть сильным ребенок, родившийся так преждевременно. Сейчас ведь самые первые дни (доктор Беккет давно заключил, что почти во всех случаях лучше придерживаться точной правды, дозируя лишь ее количество), и пока еще трудно сказать, как дела пойдут дальше, говорил он, без тени улыбки, четко, здраво. Она видела его, в сущности, впервые, но как бы сквозь дымку. Поджарый, лет сорока с небольшим, короткая стрижка мягких темных волос, чуть воспаленные глаза, белый халат. Вам, наверное, тоже нужно отдохнуть, сказала она, с трудом одолевая снотворную дрему. И снова насупился доктор – не любил личных слов на работе и в особенности не любил догадок о том, что ему что-то нужно.

На обратном пути он помнил про стремянку и начал уж было обходить ее сбоку, как вдруг шаткая конструкция закачалась и стала валиться. Дамиан Беккет сделал медленный, четкий выпад рукой, умело отводя опасность от ближайшей кровати, однако и сам закачался не на шутку под весом падающей художницы: голова ее стукнулась ему в грудь, костлявые лодыжки чиркнули об плечо. Он схватил нежданную ношу что было сил – в руках оказался жесткий, но нетяжелый комок женской плоти, завернутый в шаровары из искусственного шелка, кисейную блузку с золотой и серебряной вышивкой. Нос же его зарылся в серебристо-пепельные, мягкие и пушистые, точно у младенца, но почему-то торчащие в разные стороны волосы. По полу между тем запрыгала всякая всячина: яблочные огрызки, банан, мятая коробка шоколадных конфет. На коробку сразу же громко заявила свои права пациентка с ближайшей кровати: «А-а, так вот куда ушли мои конфетки, а я искала-искала, оставалась-то пара штучек, грешила на уборщицу!» Человек у доктора Беккета на руках явно был без сознания. Кожа липкая и холодная, дыхание неровное. Лишней койки положить поблизости, конечно же, не было, он понес ее по коридору во владения сестер, сестра Мак-Киттерик важно выступала следом. Осторожно положил на письменный стол. Истощенная, анемичная особа, кожа да кости. Пощупал пульс, заглянул под веки.

– Обычный обморок, – определил он. – Для начала ей неплохо бы основательно подкрепиться…

Девушка между тем открыла глаза и внимательно на него посмотрела. У нее было хорошенькое, остренькое личико, которое – на его взгляд – уродовали золотые проколки и кольца в губах и ноздрях. Кожа у нее была белее снега. Она села, оправила свои бесформенные одежки.

– Простите, что так получилось, – проговорила она, голос ее имел странное придыхание. – Я уже нормально себя чувствую. Надеюсь, ничего не покрушила?

– Исключительно благодаря доктору Беккету, – ответила старшая медицинская сестра. – Вы что, поскользнулись?

– Голова закружилась. Боюсь высоты.

– В таком случае… что ж вы там делали, под потолком, да еще в этой небезопасной одежде? – осведомился Дамиан.

– Это не я придумала. Украсить больничный покой – отличная идея. Ну, я и вызвалась.

Она сидела на краешке стола, чуть сгорбившись, болтая ногами в белых чулках и тускло-розовых туфлях из нубука. Современные такие, грубые, без задника, на высокой, валкой, книзу сужающейся подошве. Все в пятнах не то краски, не то клея. Дамиан с трудом сдержался, чтоб не сказать: карабкаться на стремянку в подобной обуви – идиотизм. Вместо этого спросил:

– Когда вы вообще ели в последний раз?

– А, не помню, – был ответ. – Я сюда спешила, опаздывала, выбежала на голодный желудок.

– Я собирался в столовую, не то позавтракать, не то пообедать. Не составите компанию?

Медсестры сложили горкой на столе рядом с ней фрукты, которые высыпались у нее из карманов. Она даже не взглянула.

– Ну ладно. Если только за компанию…

В грузовом лифте, в сопровождении двух санитаров в светло-зеленой униформе, с пустой тележкой, они спустились в подвальное помещение, где была столовая. Художница ежилась, скорее всего от холода, в такой хлипкой одежде немудрено.

– Меня зовут Дамиан, Дамиан Беккет, – наконец-то представился Дамиан. – А вас?

– Маргарита Уимпл. Маргаритка.

Они вошли в столовую, в которой давным-давно, примерно еще с шестидесятых годов, обосновались пластмассовые стулья под дерево; на бледно-зеленых стенах висели довольно неожиданные эстампы – яркие абстрактные, стремительные композиции. Как обычно, пахло здесь кулинарным жиром, слышался лязг металлических заварных чайников. В дверях художница заколебалась, ее белое лицо сделалось еще белее.

– Вам, кажется, не совсем хорошо, – сказал Дамиан, быстро отыскал взглядом свободный столик, усадил ее, спросил: – Чем вас угостить?

– Все равно. Лучше овощами. Стараюсь не есть мяса.