Чудеса и диковины - [142]

После представления, когда Вати разносил всем глинтвейн и, если случались хорошие сборы, горячую похлебку, купленную в ближайшем трактире, мы стояли и смотрели, как расходятся зрители: они возвращались к прерванной работе, повернувшись к нам спиной, словно мы перестали существовать. Завтра сюжет представления немного изменится, послезавтра он должен стать совершенно другим, если мы хотим тут задержаться; но сейчас, воспарив над людским безразличием, мы можем снять флаги и ленты и скатать разрисованный холщовый задник. Мыс Сарой и старшей дочерью Ульриха, Митци, занимались сбором реквизита – сброшенными париками и масками дзанни, на отверстиях которых еще ощущался запах медового юного пота сестер. (Да, признаюсь, амур был сражен своей собственной стрелой. Фрида, однако, была помолвлена с Иоганном, а Штеффи, с ее обмороками и ужасными видениями, казалась слишком святой для подобных вещей. «Уж станешь святым, – съязвил как-то Абрахам, – с таким-то лицом». Но Томмазо бы боготворил ее, невзирая на ее безумие, не будь он таким старым уродом.) Потом, когда все было собрано, мы устраивались на ночлег в найденном Мутти убежище. Постоялые дворы для нас были закрыты, если только мы не соглашались мыть полы, на которых потом и спали, или оттирать жирные тарелки гнилыми тряпками. Впрочем, нам вполне хватало конюшен и хлевов, набитых соломой, где мы могли, прочихавшись, удобно устроиться на ночлег.

Помню тепло вьюжных ночей, когда мы, спасаясь от холода, сбивались в тесную кучу и спали, прижавшись друг к другу, бесполые, как дети. Иногда в соломе шуршали крысы, огромные, как щенки. Митци и ее сестренка боялись (как и я сам) крысиных хвостов и дрожащих носов, но хозяева часто кормили нас завтраком в обмен на тушки вредителей, поэтому мы проходились по хлеву с лампой Вати, Абрахам пронзал крыс вертелом и перебрасывал их одуревшему от восторга Конраду. Он всегда очень интересовался смертью, этот молодой Петушок, хотя я не видел, чтобы сам он прихлопнул хотя бы муху. Резкий переход от движения и чувства к неподвижной безжизненной тушке, должно быть, казался ему чудесным, как алхимический опус. Я не раз наблюдал, как он пытается заплетать их холодные хвосты или тычет палкой им в пасти, как он тормошит и дергает дохлых крыс, словно возражая против их безжизненности.

Спровоцированный интересом Конрада, который все остальные считали полным идиотизмом, как-то утром я принялся рассматривать молодую крысу и вдруг увидел ее четче и ярче, чем у меня это получалось на протяжении многих лет. Она лежала на спине, с дырой в животе, и мех вокруг раны был немного окрашен кровью. Белесые лапки одеревенели, и меня удивила длина ее задних ног и коготки, похожие на семена полевых трав. Я заметил маленькую пуговку члена, чешуйчатый, почти змеиный хвост, трещину рта с желтыми черепками. Над тушкой уже вилась муха. Я перевернул трупик ногой и почувствовал запах гниения. Сбоку крыса походила на мышь, ее уши казались хрупкими ракушками, а полузакрытые глаза напоминали свежие капельки чернил. Крыса, которую принято называть серой, на самом деле была кое-где бежевой, местами – белесой, а на шее ее шерсть становилась русой. Маленький зверек – мертвый, как сухая солома, и даже еще мертвее.

Что же я понял про Мутти и Вати, про Абрахама и братьев-попрыгунчиков теперь, когда мне вновь открылось видение вещей? (История жизни каждого из них с полным правом могла бы попасть на страницы этой книги. Что есть человечество, как не библиотека ненаписанных книг, которые никто никогда не прочтет?) Свобода: вот что их объединяло. Свобода от причуд и капризов власть предержащих, от религиозных распрей и всепоглощающих войн. Их нельзя принудить к службе, они не будут покорно жить и покорно умирать, словно овцы на бойне. Испанцы называют таких «picaros», а мы, итальянцы, менее снисходительно именуем бродягами; отовсюду их гонят, от деревни – к хутору, от рощи – к лесу, словно они вредители, переносящие болезни. Изгнанные из своих домов, они забросили свои ремесла и заставили себя учиться всему заново, что я тоже пытался сделать (но безуспешно) в северо-западном Тироле. Какой выбор оставался у нищих скитальцев? Многие превратились в стервятников, подвизавшихся в армейских тылах, маркитантов, а заодно и проституток, воров и разбойников. Но Мутти и Вати отказались осквернять землю Господню кровавыми следами. Они выбрали фиглярство с его вечным голодом и неопределенностью, подозрительностью богатых господ и враждебностью всех религиозных течений.

Но откуда они? Что довело их до такого отчаянного положения?

Мутти, наш вожак, никогда не распространялась о своем прошлом. Абрахам однажды шепнул мне, что когда-то давно она была шлюхой в Аугсбурге («А где бы еще она так отточила свой острый и хлесткий язык?»), а Вати, настоящее имя которого было Юстус, был одним из ее клиентов. Их любовь расцвела и породила плод в утробе Мутти; поэтому влюбленные бежали из Аугсбурга, спасаясь от гнева «мамаши» и брошенных клиентов. Они поселились в Чемнитце, где Вати вернулся к своему ремеслу.

– И что с ними случилось потом?