Чучело белки - [33]

, и все обстояло иначе. Сейчас Норман должен был взглянуть в лицо правде. Мама была не просто больна: она была психопаткой, и очень опасной к тому же. Ее следовало держать под строгим надзором, и он твердо решил обеспечить этот надзор.

— Замолчи! — рявкнул он, и карканье стихло. — Извини, — сказал он уже мягче, — но ты должна выслушать меня. Я все продумал. Я спрячу тебя во фруктовом погребе.

— В погребе? Но я не могу жить…

— Можешь. И будешь. Тебе придется. Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась: там есть свет, и я могу поставить кушетку…

— Но я не хочу!

— Мама, я не спрашиваю, хочешь ли ты. Я приказываю. Ты будешь жить во фруктовом погребе до тех пор пока я не решу, что ты можешь вернуться в свою комнату. И я повешу на стену индейский плед, чтобы дверь не была на виду. Даже если кто-нибудь спустится в подвал, он ничего не заметит. Только так мы и сможем обеспечить твою безопасность.

— Норман, я отказываюсь даже обсуждать подобные глупости. Я шагу не сделаю из этой комнаты.

— Тогда мне придется отнести тебя.

— Норман, ты не посмеешь…

Но он посмел. В конце концов ему пришлось выполнить свою угрозу. Он поднял маму с постели и понес вниз, и она оказалась легкой, как перышко, — куда легче мистера Арбогаста, — и пахло от нее не табачным перегаром, а духами. Мама была слишком ошеломлена, чтобы оказывать сопротивление, и лишь немного поскуливала. Нормана поразила простота, с которой ему все удалось. Главное было твердо решиться. Господи, да его мама была просто старой больной женщиной. Какая же она хрупкая, бедняжка. Ему, в действительности, вовсе незачем было бояться ее. Да что там, теперь она боялась его. Да, боялась, точно. Потому что, пока Норман нес ее, она ни разу не назвала его “сынком”.

— Я поставлю тебе кушетку, — сказал он. — И тут есть ночной горшок…

— Норман, как ты можешь произносить такие слова? — на мгновение она вспыхнула совсем по-прежнему, но тут же снова затихла. Норман удобно устроил ее, принес одеяла, повесил штору на небольшое вентиляционное окошко. Мама опять начала скулить — даже не скулить, а бормотать что-то про себя.

— Тут как в тюрьме, — сказала она наконец. — Ты хочешь, чтобы я сидела в тюрьме. Ты больше не любишь меня, Норман, не любишь, иначе не поступал бы со мной так.

— Знаешь, где бы ты сейчас была, если бы я не любил тебя? — он не хотел произносить этих страшных слов, но понимал, что они необходимы: — В институте судебной психиатрии, вот где.

Норман выключил свет. Он не был уверен, слышала ли мама, что он сказал, а если слышала, то дошли ли до нее его слова.

По-видимому, она все же поняла. Потому что когда он закрывал за собой дверь, мама ответила. Ее голос прозвучал обманчиво тихо и спокойно, однако мамины слова глубоко врезались в сознание Нормана. Глубже, чем бритва в горло мистера Арбогаста.

— Да, Норман, наверное, ты прав. Там я, скорее всего, сейчас и была бы. Только я оказалась бы там не одна.

Норман изо всех сил хлопнул дверью, запер ее и отвернулся. Когда он торопливо поднимался по ступеням, ему показалось — полной уверенности у него не было, но ему все же показалось, — что в темноте раздается тихий и довольный мамин смех.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Сэм и Лайла сидели в подсобке магазина и ждали Арбогаста, которого, однако, все не было. Снаружи доносились лишь обычные уличные шумы субботнего вечера.

— В таком маленьком городке, как наш, субботу всегда можно отличить по звукам, — сказал Сэм. — Они совершенно другие. Взять, к примеру, машины. Их куда больше, и они едут гораздо быстрее. Это потому, что по субботам многие подростки выезжают покататься.

А слышишь: выхлопы будто пальба и тормоза скрипят? Это когда кто-то паркуется. Семьи с окрестных ферм — машины у них старые — приезжают в кино на вечерние сеансы. Сезонники спешат туда, где можно выпить.

А шаги, замечаешь, как звучат? Они тоже другие. Вот, слышишь, кто-то пробежал? Детки резвятся вовсю. В субботу им разрешают лечь спать попозже, и никаких домашних заданий, — Сэм пожал плечами. — Конечно, в Форт Уорте, наверное, шума больше даже в будние дни.

— Наверное, — сухо согласилась Лайла. — Сэм, почему его до сих пор нет? Уже почти девять.

— Ты, наверное, проголодалась.

— При чем тут это! Куда он делся?

— Возможно, его что-то задержало, может быть, он узнал что-нибудь важное.

— По крайней мере, мог бы позвонить. Он же знает, как мы волнуемся.

— Потерпи еще немного…

— Мне надоело ждать! — Лайла резко поднялась, отодвинув стул, и принялась ходить взад-вперед по узкой комнате. — Я вообще не должна была соглашаться ждать. Надо было сразу идти в полицию. “Потерпи, потерпи, потерпи” — за всю неделю я ничего другого и не слышала! Сначала мистер Лоуэри, потом Арбогаст, теперь — ты. И все потому, что вы думаете только о деньгах, а не о моей сестре. Никого не волнует, что могло случиться с Мэри, — никого, кроме меня!

— Это не так. Ты же знаешь, как я к ней отношусь.

— Тогда почему ты все это терпишь? Почему ты ничего не сделал? Какой ты мужчина, если в такое время сидишь тут и проповедуешь какую-то дешевую философию?

Девушка схватила сумочку и шагнула мимо Сэма к двери.