— Вижу, как ты меня защищаешь! — закричал Костя. — Ну что ты прячешься за эти проклятые шахматы? — Он рывком, не помня себя, сбросил фигуры на пол.
Шахматы рассыпались. Глебов склонился и стал собирать их. У него всегда было так, он знал за собой эту дурацкую привычку: во время важного разговора он начинал заниматься самым неподходящим делом. Он поднимал фигуры с пола и ставил их на прежние места.
— Надо все же решить эту задачу, — неуверенно сказал Глебов, показывая на шахматы.
— «Поверь мне! Мы будем рядом…» — передразнивал его Костя. — Ты что же, не мог договориться, чтобы меня вообще не трогали? Мне эта история все жилы вытянула!
Глебов поднял на Костю глаза, полные отчаяния.
— Ничего нельзя сделать. Надо потерпеть. — Он покачал головой. — Ты же главный свидетель.
— Лгуны! Обманули! — кричал Костя, не контролируя себя. — Зачем вы меня обнадежили?
— Кто? — не понял Глебов.
— Ты и мать. Она сказала, что ты все уладишь.
— Я этого не обещал.
— Но это же само собой разумелось! Ты что, дурачок? Она верила, что ты все устроишь, и я верил!
— Не хотел тебе говорить раньше, — признался Глебов. — Дело осложнилось… Новый судья… Ильина ездила в больницу к старику Бочарову. У него тяжелый инфаркт. Возила к нему Судакова. Так вот, Бочаров настаивал на том, что за рулем машины был сам Судаков.
— Судаков! Вот дает старикашка! — Костя притворно рассмеялся. — А вы и уши развесили! Не мог же Судаков сам угнать машину!
— Угнать не мог, — ответил Глебов. — А вот когда сбил человека, то от страха сбежал. Потом придумал, что у него угнали машину, чтобы снять с себя вину.
Костя вздрогнул. «Если они покатят бочку на Судакова, — соображал он, — то чем это угрожает ему? Да ничем, пожалуй, только будет тяжко присутствовать при всей этой ахинее. Надо будет изгаляться, выкручиваться, сочинять всякую белиберду про несуществующего угонщика, чтобы спасти Судакова». Он посмотрел на Глебова, и впервые в нем возникла неприязнь к этому человеку. Скривил губы в гневе и обиде и издевательски процедил:
— А я не пойду в суд! Не пойду! И все! Осточертело! — Он с большим удовольствием и сладострастием заметил, что Глебову не понравились его слова.
«Что, получил? — со злорадством подумал он. — Выкручивайтесь как хотите».
— Это невозможно, — заметил Глебов.
Он легко мог загнать Костю в угол, сказав, что его привезут в суд с помощью милиции, но ему не хотелось его пугать, и он замолчал, наблюдая за Костей, точно ощущая, что этот разговор еще не окончен. Глебов понял, что в этой истории что-то нечисто: слишком он волнуется, слишком он боится суда; но и сам этого же боялся. Глебов не торопил события, ждал, сидя в кресле и размышляя о том, что его счастье оказалось быстротечным. Потом он подумал о Лизе, она вспыхнула в нем как пламя, но он даже и не вспомнил, что только что с таким нетерпением ждал ее звонка.
— Не понимаю, — выкрикнул Костя, — почему я должен волноваться из-за какого-то шофера? В гробу я его видел в белых тапочках! Пусть сам выкручивается!
— Ему будет нелегко, — ответил Глебов. — Ни один человек не сможет показать в его пользу. В лучшем случае Судакову придется отдать кругленькую сумму за разбитую машину.
Теперь Глебов говорил в пространство, не глядя на Костю.
— А ты не бойся, — едко заметил Костя. — Отстегнет. Он же левак. Теперь на автобусе ездит, так тоже левачит. Сам видел, он сбрасывал мешочников возле базара. Заколачивает будь здоров!
— Не говори того, чего не знаешь. — Глебов поймал себя на том, что рассердился на Костю. — Нехорошо это.
— Я не знаю? Может быть, ты еще скажешь, что есть шоферы, которые не колымят? Ну ты допотопный наивняк!
— Почему столько шума? Дело-то простое… Судаков нуждается в твоей помощи, а ты что-то придумываешь, чтобы ему в этом отказать. Странно, ей-богу, странно. Неужели у тебя нет простой потребности помочь человеку в беде?
— А я не работаю в бюро добрых услуг! — Костя рассмеялся: ему понравилась собственная острота.
По мере того как Костя выкрикивал свои слова, Глебов все больше и больше мрачнел.
— Все только для себя, милого и любимого… — с горечью произнес он.
— А как надо? — усмехнулся Костя. — Для других?… Старая песня. Тоска и вранье.
— Только для других — тоже не надо.
— Ну хоть за это спасибо! — Костя, паясничая, размахивал руками, корчил рожи, кланялся Глебову. — Не совсем вранье, а только наполовину.
— Попробуй меня понять, — серьезно заметил Глебов. — Жить надо со всеми и для всех, включая самого себя.
— И ты… так живешь? — недоверчиво спросил Костя.
— Да, — твердо ответил Глебов. — Не всегда выходит, но я стараюсь.
Костя внимательно посмотрел на Глебова. Его слова были необычными, раньше ему никто так не говорил: «Жить надо со всеми и для всех, включая самого себя». «И похоже, он не врет, как прочие, — подумал Костя, — похоже, что он на самом деле так живет. Уникум!»
— Если так… Если ты так живешь, то помоги мне!
В этот момент Костя готов был признаться Глебову, но испугался, отступил в угол, забился, стараясь занять поменьше места. Ему вообще захотелось исчезнуть. Он почувствовал острую неуверенность, нестойкость собственного существования.
