Чтобы свеча не угасла - [3]

— Славен… — отозвался Андрей и увидел, как к нему поднимается его сменщик Грикша Лобан.

С разных концов городовой стены раздавались голоса: с началом света менялись караульщики. Грикша зябко ежился от ночной прохлады после теплой повалуши.

— Здорово, Андрюха, — проговорил он. — Ну, как тут ныне?

— А все добро, — ответил Андрей. — Неужто замерз?

Грикша громко зевнул, потянулся, поиграл копьем, перекидывая его из руки в руку, прислушался.

— Скукота-а-а, — изрек он все еще сонным голосом и позевывая.

— Начало света. Петухи на посаде поют, слышь. Не соскучишься. Бывай.

— Ступай с Богом, — вздохнул Грикша, — и за меня отоспись.

Андрей спустился по шатким сходням на землю и неторопко зашагал мимо погребов и амбаров, конюшен и клетей к повалуше, что стояла у самой гридницы напротив княжеского двора.

В теплой избе, где на войлочных полстях спали вповалку ратники, Андрей разделся и тоже лег было, найдя свободное место на полсти, но, вспомнив вдруг про коня своего, с которым расстался еще вечером, тут же натянул опять рубаху и сапоги, надел пояс с калитой и ножом, захватил ломоть хлеба, вышел из повалуши и направился к конюшне.

На дворе светало. Из-за городовой стены, с посада доносились первые голоса наступавшего дня: мычанье коров, крики пастухов, дробь их барабанок и резкие хлопки пастушьих плетей.

В конюшне стоял полумрак я Андрей распахнул настежь ворота. В еще ненарушенной никем тишине он прошел в глубину конюшни к стойлу своего Морозки и повернул навертыш дверцы.

Морозко, почуяв хозяина, резво поднялся, тихонько заржав, подошел к Андрею и благодарно ткнулся теплыми, мягкими губами ему в плечо, обдав шею своим горячим дыханием.

— Ну, здорово, друже. Заждался? Ладно, ладно, — говорил Андрей, отвечая на ласки коня и угощая его хлебом.

Андрей любил своего коня, как любят только близкого человека, товарища или брата. И Морозко, вороной с проседью, будто покрытый изморозью, отчего так и прозванный, жеребец, отвечал Андрею тем же.

Сняв с крюка сыромятную уздечку, Андрей надел ее на Морозку и вывел его из стойла.

— Пошли, Морозко. Я тебя напою, умою, почищу, накормлю. И не будет у тебя ни в чем нужды-заботы. Идем, идем, — приговаривал Андрей, ведя коня к воротам, где вдруг увидел стоявшего человека. Он сразу признал Кузьку — парня из посадских, с которым давно водил дружбу.

Кузька — сын городского пастуха Анисима Сухорукова — хоть и не ровня был княжескому ратнику Андрею, но давно привязался к нему, старался во всем походить на старшего товарища и мыслил, видно, когда-нибудь стать таким же.

— Чего такую рань? — спросил Андрей, выводя Морозку из ворот конюшни.

— Так скотину с батей сгоняли. До прогонов провел, а теперь днем его сменю. А ты куда?

— Ночь в стороже стоял. Напоить Морозку надо, да самому спать.

Кузька погладил шею коня, потрепал его лохматую, спутавшуюся гриву.

— Дай я поведу, — попросил он Андрея.

— Держи, — передал Андрей повод, а сам замкнул ворота и они направились к берегу озера.

Хотя и проводил Кузька ныне свое шестнадцатое лето, а Андрей был намного старше, ростом ему Кузька почти не уступал, разве что поуже в плечах был. Сейчас, оба светловолосые, в простых полотняных рубахах и в узконосых сапогах, они были похожи на братьев-погодков.

Рассвело совсем, а когда они подошли к берегу озера, то на той его стороне, далеко-далеко, у самого небоската, где его синева смыкалась с такой же синей озерной гладью, показалось, будто из воды и умытое ею, переливаясь, красное светило, обагрив полнеба малиновым заревом. На берегу было тихо. Только стая диких утиц прошелестела над ними крыльями. Андрей и Кузька, видя все это, остановились и притихли.

— Ишь, играет. Не к добру, поди, — первым нарушил молчание Кузька.

— А ты бы не каркал, Кузя. Беды накличешь, — тихо сказал Андрей.

Кузька не обиделся и перечить не стал.

— Да я ничего. Только, говорю, не ко времени солнце-то играет.

— Выходит, так надо. На все воля Божья.

Андрей завел коня на мелководье. Тот опустил мохнатую голову и, пофыркивая, стал тянуть воду. Вдруг Кузька толкнул друга в бок.

— Андрюха, глянь, не Ульяна ли твоя?

Андрей посмотрел, куда показывал Кузька. Вдоль берега к портомойным лавам, где обычно бабы полоскали белье, подходила девушка. Два небольших плетеных короба покачивались на коромысле.

— Она…

Андрей передал Кузьке повод, а сам почти побежал к лавам. Ульяна заметила его и остановилась, опустив ношу на землю.

Светлые волосы заплетены в косу с синей лентой. Такой же лентой перехвачен и лоб. На Ульяне длинная, вышитая по вороту и подолу синими нитками рубаха, подпоясанная узким кожаным ремешком с пряжкой, а в ушах сережки с голубыми бусинками, такими же, как ульянины глаза.

Андрей подошел, поклонился в пояс.

— Здравствуй, Ульяница.

— Здравствуй, Андрюша, — поклонилась в ответ Ульяна.

— Ты отчего вчера на игрище не приходила?

— Матушка захворала. Недосуг было, — девушка показала на коробья с бельем, которое принесла полоскать.

Андрей достал из калиты нитку стеклянных бус и протянул Ульянице. Бусины были разных цветов: синие, желтые, красные. Они заискрились на солнце.

— Ой, где взял красу такую?