Чтобы мир знал и помнил - [61]

В начале тридцатых годов Зинаида Шаховская сделала первый большой репортаж для еженедельника «Ле Суар Иллюстре» о жизни в сопредельных с Россией странах – Польше, Эстонии, Латвии, Чехословакии – и настроениях среди местных интеллектуалов и осевших там русских (эти страны приняли соответственно четыреста, двадцать, пятнадцать и пять тысяч российских беженцев). В Варшаве русские жаловались на непримиримый польский национализм, в Праге вместе с чехами уверяли, что Чехословакия «разумно устроенная, процветающая страна, с цивилизованным народом, приверженным демократии, и сильной армией», поэтому ей не могут грозить ни коммунистическая, ни гитлеровская опасность. В Латвии и Эстонии случай свел З. А. Шаховскую с дальними родственниками, испокон веку жившими в этих краях, но самым нежданным откровением оказались Печоры, крошечный русский анклав в Эстонии: «…Выхожу из небольшого вокзальчика – и попадаю в мое прошлое… крестьянские повозки, тарантасы, лошади – нагнув головы, они едят овес из висящих на их шеях мешков, – повязанные толстыми шерстяными платками бабы… и со всех сторон меня окружает русская речь, звучный, чистый, торжествующий русский язык. Непередаваемое это чувство: на твоем родном языке говорят все. А ведь годы и годы мы слышали его, можно сказать, украдкой… Я вернулась в Россию, будто никогда и не покидала ее, да еще в такую, где течение жизни ничем вообще не прерывалось».

Вторая мировая война настигла Зинаиду Шаховскую в Бельгии (у них с мужем бельгийское гражданство), муж вступил добровольцем в бельгийскую армию, она пошла работать сестрой милосердия (когда-то окончила курсы медсестер при Красном Кресте) сначала в бельгийском, потом французском госпитале (Бельгия капитулировала раньше Франции); до 1942 года жила в оккупированном Париже, откуда сумела выбраться в свободную зону и абсолютно невероятными путями оказаться сначала в Португалии и, наконец, в Англии. Там она работала во французском информационном агентстве, а в послевоенные годы стала аккредитованным корреспондентом при ставке главнокомандующего французской оккупационной зоны в Германии и Австрии. Мемуары военных и первых послевоенных лет – самая объемная книга: в ней множество событий и участников, много портретов и зарисовок. В эти годы Зинаида Шаховская все чаще сталкивалась сначала со штатскими из советского посольства в Великобритании, позднее на континенте – в рамках четырехсторонней комиссии – с советскими солдатами, офицерами, генералами и маршалом Жуковым. Во время войны в Лондоне активно работал Клуб союзников, но советские в него никогда не заглядывали, на любых встречах и приемах, закончив дело, тут же уходили; некоторым исключением оказался лишь советник советского посольства И. А. Чичаев, который «встречался и довольно свободно беседовал» с мужем Шаховской, к тому времени чиновником в бельгийском МИДе, которому волею судеб приходилось заниматься русскими делами.

После войны Зинаида Шаховская в качестве специального корреспондента союзных армий побывала и в лагерях смерти, и на Нюрнбергском процессе, и в лагерях для перемещенных лиц трех оккупационных зон в Германии и Австрии. Советские военнопленные, «остарбайтеры», угнанные на подневольные работы в Германию из советских республик и стран, ставших советскими в ходе войны, а также русские иммигранты с оккупированных советами территорий – все эти «перемещенные лица» задавали один и тот же вопрос: «Что теперь с нами сделают?» Однажды советский грузовичок подбросил Шаховскую в соседний городок. «Что вы делаете во французской зоне?» – спросила она у подвозивших. «Разыскиваем соотечественников: пленных, дезертиров и других», – без утайки ответили ей. Шаховская слышала о многих единичных и массовых самоубийствах при передаче советских их отечественным властям. Ее коллегу, русскую переводчицу из Швейцарии, вызвали переводить в лагерь, в котором пленные советские «азиаты» зарезали «двух сволочей, агитировавших их вернуться домой», а узнав о согласии швейцарского правительства передать их Сталину, решили покончить жизнь самоубийством и принялись копать себе могилы, избавив от дополнительного труда тех, кто их выдавал. Ссылается она также на рассказ шведского генерала Карла фон Хорна о том, как, подчиняясь приказу, он насильно репатриировал более трехсот тысяч советских военнопленных (в массе своей азиатского происхождения), захваченных немцами в самом начале войны и интернированных на Северном мысе (Швеция). Шаховская разыскала очевидца, пережившего трагедию близ старинного австрийского городка Линца, и записала его рассказ, как Британия, выполняя секретный ялтинский протокол (по которому «независимо от их воли все советские подданные транспортируются в СССР»), передала более двух тысяч казачьих офицеров специальным советским службам, после чего рядовых казаков уже под советским конвоем повезли к железнодорожной станции, но многие выпрыгивали на ходу из грузовиков, и их косили автоматные очереди.

«Все это происходило при полном молчании Запада, – пишет Шаховская, – потому что страны, называвшие себя свободными, не желали портить отношений с одной из держав-победительниц». Тем не менее, когда трагедия в Линце стала достоянием общественности, в немецкоязычной газете Шаховская вычитала среди малозначащих новостей сообщение о том, что «двадцать шесть тысяч советских пленных из американского сектора поклялись покончить с собой, если их выдадут властям родной страны». Пройдет еще тридцать лет, и лорд Николас Бетелл в обличающей западных союзников книге «Последняя тайна: принудительная репатриация в Россию в 1944–1947 гг.» напишет: «…Наиболее ужасное впечатление производит история с казаками, так как они не были советскими подданными и их не надо было выдавать даже по Ялтинскому соглашению; они безоговорочно верили англичанам, и потому их особенно бесстыдно обманули, заманив в ловушку; среди них было более половины женщин, детей, стариков; спаслись немногие; коллективные самоубийства семей не исключительное явление в этой истории…»