Что забыла Алиса - [2]

Голова болела уже по-настоящему.

По сравнению с родовыми болями это, может быть, конечно, ерунда. Так что это было просто здорово.

Что-то она не помнила, чтобы ела этот самый сливочный сыр.

— Алиса? Алиса!

Да в жизни она не любила сливочный сыр!

— «Скорую» вызвали?

Снова пахнуло лавандой.

Как-то, когда они отстегивали ремни в машине, Ник, держась за ручку двери, сказал ей в ответ: «Дурочка ты смешная… Сама же знаешь, что я с ума по тебе схожу».

Она открыла дверцу машины, ощутила тепло солнца на ногах, услышала запах лаванды, которую посадила у входа.

С ума схожу…

Тот блаженный миг, запах лаванды после поездки в магазин за продуктами…

— Едет уже! Я три нуля набрала! Первый раз в жизни три нуля набрала! Ой, мне так стыдно было — чуть девять-один-один не вызвала, как в Америке! Уже стала на девятку нажимать… Вот что значит — сериалов насмотрелась!

— Ой, только бы ничего серьезного… На меня ведь не за что в суд подавать, правда же? Ну не такая уж сложная у меня хореография!

— А по-моему, заключительное вращение было уже лишним — голова и так кружится после обратного переворота и двойного подъема.

— Так это же продвинутый уровень! Сделаешь занятие полегче — сразу жалобы. Я ведь разные варианты предлагаю! Для разной подготовки разные занятия. Ну что ни сделаешь — все не так!

Что это? Прямой эфир на радио? Она терпеть их не могла. Слушатели звонят всегда сердитые и всегда почему-то гнусавые. И вечно их что-нибудь потрясает. Алиса заметила как-то, что вот ее никогда и ничего не потрясает. Элизабет ответила: «Потрясающе!»

Не открывая глаз, она произнесла: «Ник, выключи радио, а? У меня так болит голова!» Вышло как-то сердито, не похоже на нее, но как-никак она ждала ребенка, у нее болела голова, ей было зябко и вообще… не по себе.

Может, это утренняя тошнота?

Но разве сейчас утро?

Алиса…

— Алиса, вы меня слышите? Вы слышите меня, Алиса?

Орешек, ты меня слышишь? Ты слышишь меня, Орешек?

Каждый вечер перед сном Ник приставлял к животу Алисы трубку из-под рулона туалетной бумаги и говорил с ребенком. Эту идею он позаимствовал в каком-нибудь радиошоу, где утверждалось, что так ребенок научится распознавать отцовский голос наравне с материнским.

— Алло! — начинал он. — Ты слышишь меня, Орешек? Это твой родитель!

Они прочли, что в это время зародыш становится размером примерно с небольшой орех, и стали называть так своего ребенка. Конечно, только между собой. На людях будущие родители были вполне серьезны и не допускали никаких сюсюканий.

Орешек благодарил папочку, отвечал, что в общем у него все хорошо, только чуть-чуть скучновато. Ему, конечно, хотелось бы, чтобы мама перестала наконец жевать силос и для разнообразия побаловалась бы пиццей. «Хватит питаться как кролик!» — требовал он.

Скорее всего, Орешек был мальчиком. Очень уж по-мужски он держал себя. Маленький проказник — в этом они оба были согласны.

Алиса в это время лежала на спине, так что ей была видна макушка Ника, на которой уже начинала серебриться седина. Она не знала, знает ли он сам об этом, и потому молчала. Ему было тридцать два года. От этих седых волосков на глаза у нее наворачивались слезинки. Впрочем, это были фортели гормональной системы, обычные при беременности.

Алиса никогда не говорила с ребенком вслух. Она вела с ним мысленные разговоры, когда лежала в ванне (не слишком горячей — вот еще одно правило). «Привет, маленький», — думала она, и это чудо вызывало в ней такой прилив радости, что она шлепала ладонями по воде, точно маленькая девочка в предвкушении Рождества. Ей было под тридцать, на ней висела громадная ипотека, у нее имелся муж, скоро ожидался ребенок, а ощущения у нее были почти такие же, как в шестнадцать лет.

Только тогда она не знала блаженного счастья после поездки в магазин. В ее жизни не было Ника. На ее сердце еще не было ран, которые Ник сумел залечить самыми простыми словами: «Я с ума по тебе схожу».

— Алиса, что с вами? Откройте глаза!

Говорила женщина. Голос у нее был очень громкий и очень скрипучий — не хочешь, а будешь слушать. Этот голос возвращал ее в сознание и уже не отпускал обратно.

От него у Алисы начался знакомый противный зуд, какой бывал от туго натянутых чулок.

И как эта женщина оказалась в ее спальне?

Она повернула голову набок, протяжно ахнула и подняла веки.

Перед глазами расплывались фигуры непонятных цветов. Она не могла разглядеть даже прикроватную тумбочку, где лежали очки. Зрение ухудшалось — это точно.

Она заморгала и, как будто в телескопе, навела резкость. Перед ней оказались чьи-то колени. Интересно…

Белые колени в бугорках.

Она чуть приподняла подбородок.

— Вот и хорошо!

Кто бы мог подумать — колени принадлежали Джейн Тёрнер, которая работала с ней вместе. Лицо Джейн горело, к потному лбу прилипли пряди волос. Глаза смотрели устало. Шея у нее оказалась рыхлая, короткая; раньше Алиса этого как-то не замечала. На Джейн были шорты, майка в кругах от пота, а руки у нее были тонкие, белые, в темных крапинках. Алиса никогда еще не видела так много открытого тела Джейн. Неудобно как-то… Бедная старушка Джейн.

— Листерия-вистерия, — выговорила Алиса, пытаясь пошутить.