Что-то страшное грядёт - [4]

— К черту, — ответил Джим.

— Черта нет, есть дьявол. И обитель его можно найти на букву «А», у Алигьери.

— Я ничего не смыслю в аллегориях, — сказал Джим.

— Прости, я не сообразил, — усмехнулся старик. — Я подразумевал Данте. Вот смотри. Иллюстрации мистера Доре, все аспекты представлены. Никто еще так замечательно не изображал преисподнюю. Вот души, погруженные в слизь по самые жабры. Вот кто-то вверх ногами, вот вывернутые наизнанку.

— Ух ты! — Джим рассматривал иллюстрации так и этак, листал дальше. — А динозавры есть?

Старик покачал головой.

— Эти книги на других стеллажах. — Он повел мальчиков за собой и поднял руку. — Вот: «Птеродактиль, Летающий Змей-Сокрушитель». Или вот: «Барабаны Рока — Сага о Ящерах-Громовержцах»! Годится, Джим?

— Еще как!

Отец подмигнул Виллу, Вилл ответил тем же. Они смотрели друг на друга, мальчик с волосами цвета спелой пшеницы и мужчина с волосами цвета луны, мальчик с лицом, подобным летнему, мужчина с лицом, подобным зимнему яблоку. «Папа, папа, — сказал себе Вилл, — да ведь он выглядит… точно мое отражение в разбитом зеркале!»

Внезапно Виллу вспомнились ночи, когда он, поднявшись в два часа и пройдя в ванную комнату, смотрел через весь город на единственное освещенное окно на верхнем этаже библиотеки, зная, что там засиделся отец, бормоча себе под нос и что-то читая в одиночестве среди джунглей зеленых ламп. И Виллу становилось грустно и не по себе от зрелища этого окна, от сознания, что этот старик — нет-нет, что его отец сидит там в окружении теней.

— Вилл, — заговорил старик, он же смотритель библиотеки и он же отец Вилла, — а тебе?

— Что? — Вилл встрепенулся.

— Тебе какую книгу — в белой или в черной шляпе?

— В шляпе? — повторил за ним Вилл.

— Понимаешь… — Они шли вдоль стеллажей, и отец вел пальцами по книжным корешкам. — Джиму по нраву большие черные шляпы, и он читает соответствующие книги. Второе имя — Мориарти, верно, Джим? Не сегодня завтра он расстанется с «Фу Маньчжу» и примется за Макиавелли — вот, мягкая темная шляпа средней величины. Или дотянется до «Доктора Фауста» — широкополая черная ковбойская шляпа. Тебе же, Вилл, остаются белые головные уборы. Вот Ганди. Рядом святой Фома. А на следующей полке — ну, скажем, Будда.

— Не бери в голову, — сказал Вилл. — Я выбираю «Таинственный остров».

— Что это вы там, — нахмурился Джим, — толкуете о белых и черных шляпах?

— Да так, — отец подал Виллу Жюля Верна, — просто мне давным-давно понадобилось решить, какой цвет я предпочел бы сам.

— Ну, — сказал Джим, — и какой же вы предпочли?

Старик посмотрел на него удивленно. Потом неловко усмехнулся.

— Нелегкий вопрос, Джим, ты заставил меня призадуматься. Вилл, скажи маме, что я буду скоро. А теперь брысь — оба. Мисс Уотрисс! — негромко обратился он к библиотекарше у конторки. — К вам динозавры и таинственные острова!

Дверь захлопнулась.

В океане небес струились яркие звезды.

— Черт. — Джим посмотрел на север, посмотрел на юг, втягивая носом воздух. — Где же она, гроза? Которую обещал этот чертов продавец. Мне не терпится увидеть, как молния с визгом пронзит мои водосточные трубы!

Вилл стоял, ощущая, как ветер треплет его одежду, гладит кожу, перебирает волосы. Потом тихо сказал:

— Будет тебе гроза. Будет под утро.

— Кто сказал?

— Мурашки. На руках у меня, от самого плеча. Они сказали.

— Здорово!

Ветер понес Джима вдаль.

Бумажный змей по имени Вилл вихрем помчался следом.

Глава третья

Провожая взглядом удаляющихся мальчиков, Чарлз Хэлоуэй подавил внезапное желание сорваться с места и бежать вместе с ними, стать членом стаи. Он знал, что делает с ними ветер, куда увлекает их — во все эти потайные места, которые потом никогда уже не будут потайными. Где-то в душе его скорбно колыхнулась какая-то тень. Этот ветер звал бежать заодно, заглушая боль от печали.

«Вот ведь как! — подумал он. — Вилл бежит потому, что ему просто нравится бегать. Джим бежит потому, что его манит некая цель».

И тем не менее, как ни странно, они бегут вместе.

«Где ответ? — спрашивал он себя, переходя из одного помещения в другое, выключая свет, выключая свет, выключая свет. — Где-то в завитках на кончиках наших пальцев? Почему одни люди — сплошное стрекотанье кузнечиков с трепещущими усиками, один большой нервный узел, по-разному завязывающий себя? Всю жизнь, от самой колыбели, они бросают уголь в топку, обливаются потом, сверкают глазами. Тощие и голодные приятели кесаря. Порождения мрака — их пища».

Это Джим, весь крапива и колючая ежевика.

А Вилл? Вилл, скажем так, — последняя груша лета на самой верхней ветке. Бывает, глядишь на проходящих мимо мальчуганов, и на твои глаза навертываются слезы. Они чувствуют себя хорошо, выглядят хорошо, ведут себя хорошо. Они не замыслили писать с моста или стибрить точилку в мелочной лавке. Не в этом дело. А в том, что, глядя на них, ты точно знаешь, как сложится вся их жизнь: сплошные удары, ссадины, порезы, синяки — и непроходящее удивление: за что, почему? За что именно им такая напасть?

Иное дело Джим — он знает, что происходит, наперед знает, наблюдает начало, наблюдает конец, зализывает раны, которые ожидал, и не спрашивает — за что. Он