Что-то страшное грядёт - [3]

И гремя своей сумкой с железными стержнями, продавец громоотводов круто повернулся и ринулся вниз по дорожке, бросая тревожные взгляды на небо, на крыши, деревья. Потом, закрыв глаза и продолжая принюхиваться, он на ходу забормотал:

— Да-да, худо, худо, надвигается, чую, еще далеко, но скоро, скоро...

И человек в одежде цвета грозового неба с надвинутой на глаза сумрачной шляпой скрылся вдали. И шуршали ветви деревьев, и небо вдруг словно разом состарилось, и мальчики, уронив на землю громоотвод, принюхивались к ветру — не слышно ли запаха электричества?

— Джим, — заговорил Вилл, — что ты стоишь? Он ведь сказал: твой дом. Ты собираешься установить громоотвод или нет?

— Нет, — улыбнулся Джим. — Зачем портить веселье?

— Веселье! Ты с ума сошел? Я принесу стремянку! А ты тащи молоток, гвозди и провод!

Но Джим даже не шелохнулся. Вилл сорвался с места, тут же возвратился с лестницей и приставил ее к стене.

— Джим. Подумай о своей маме. Ты хочешь, чтобы она сгорела?

Вилл один полез вверх, потом поглядел вниз. Джим медленно подошел к стремянке и последовал за ним.

Среди окутанных облачной тенью холмов вдалеке раскатился гром.

На крыше Джима Найтшейда в воздухе пахло прохладой и сыростью.

Сам Джим вынужден был признать это.

Глава вторая

Ничто в мире не сравнится с книгами о пытках водой, кровавых казнях, потоках раскаленной лавы с крепостной стены на головы фигляров и шутов.

Так говорил Джим Найтшейд, только такие книги он читал. Если не про ограбление государственного банка, то о сооружении катапульт или превращении черных зонтов в карнавальные костюмы «летучая мышь».

Все это выпалил Джим.

Все это выслушал Вилл.

Громоотвод установлен на крыше Джима, Вилл горд, Джим стыдится того, что разделил его трусость, день клонится к вечеру. Ужин съеден, настало время еженедельного броска в библиотеку.

Подобно всем мальчишкам, они не ходили, а бегали; наметив цель, мчались к ней сломя голову, только пятки да локти мелькали.  Никто не побеждал в этой гонке. Никто не стремился победить. Дружба не позволяла им разлучаться в вековечном беге — ухо в ухо, тень в тень. Их пальцы вместе хватались за ручки библиотечных дверей, плечи вместе рвали финишные ленточки, теннисные туфли рядом печатали частые следы на газонах; они вместе прочесывали кусты, белками взбирались на деревья, и никто не проигрывал, оба побеждали, сберегая дружбу до будущего времени утрат.

Так было и в этот вечер, когда они в восемь часов неслись в центр города, подхваченные ветром — то теплым, то холодным. Чувствуя, как расправляются крылья на локтях и на кончиках пальцев, они вдруг погружались в новый воздушный поток, и прозрачная осенняя река стремительно несла их к цели.

Вверх по ступенькам — три, шесть, девять, двенадцать! Хлоп! Ладони мальчишек коснулись библиотечной двери.

Джим и Вилл улыбнулись друг другу. Здорово! Тихое дыхание октябрьского вечера, а впереди за дверью библиотека с зелеными абажурами и папирусной пылью…

Джим насторожился.

— Что это?

— Ты про ветер?

— Похоже на музыку… — Джим смотрел, прищурившись, вдаль.

— Не слышу никакой музыки. Джим покачал головой.

— Пропала. Если вообще была. Вперед!

Они отворили дверь и вошли.

Они остановились.

Остановились на пороге безбрежного мира книг.

Во вселенной за их спиной не происходило ничего примечательного. Здесь же именно в этот вечер, в этой стране, облицованной кожей и бумагой, все что угодно могло произойти, всегда происходило. Прислушайтесь! И вы услышите крик десяти тысяч людей — на такой высокой ноте, что только псы настораживают уши. Миллионы суетятся, выкатывая пушки на позицию, оттачивая гильотины; без устали шагают китайцы по четыре в ряд. Все это — невидимо и беззвучно, но обоняние и слух у Джима и Вилла не уступали остротой дару слова. Перед ними простиралась фактория специй из дальних стран. Дремали неведомые пустыни. Прямо высилась конторка, где симпатичная старушка мисс Уотрисс ставила пурпурный штемпель на ваших книгах, но за ней вдали помещались Конго, Антарктида и Тибет. Там мисс Виллс, тоже библиотекарша, пробиралась через Внешнюю Монголию, невозмутимо перекладывая фрагменты Пекина, Иокогамы и Сулавеси. А в самом конце третьего прохода между полками пожилой мужчина шуршал в полумраке своей метелкой, сгребая в кучу рассыпанные специи…

Вилл замер.

Вечная неожиданность — этот старый человек, его занятие, его имя.

«Это Чарлз Вильям Хэлоуэй, — сказал себе Вилл, — не дед, не какой-нибудь рассеянный, престарелый дядюшка, как иные могут подумать, нет… это мой отец».

Был ли отец, глядящий на Вилла с другого конца прохода, потрясен открытием, что у него есть сын, который проник в этот уединенный мир на глубине двадцати тысяч саженей? Казалось, его всякий раз поражало появление сына, словно целая жизнь прошла после их предыдущего свидания, и за это время один успел состариться, тогда как другой оставался юным, и это обстоятельство рознило их…

Старик улыбнулся издалека.

Они осторожно приблизились друг к другу.

— Это ты, Вилл? Успел с утра подрасти на полвершка. — Чарлз Хэлоуэй перевел взгляд на его спутника. — Джим? Глаза потемнели, лицо побледнело. Ты не щадишь себя, Джим?