Что-то… - [30]
Это произошло в тот момент, когда он увидел, как Она целуется с…. Не имело никакого значения, с кем. Важным было Её явное страстное желание этого и очевидное удовольствие, испытываемое Ею от поцелуя. Это зрелище окончательно затушило чуть тлеющую в нём безумную надежду на возможность близких отношений между ними хотя бы в призрачной перспективе. Её иллюзорность была размята в поцелуйном слиянии двух тел, одним из которых он хотел бы обладать всецело, безраздельно, поглощающе.
Всё. Его жизнь как бы скрючилась в неестественном изломе и «аннулировала» саму себя. Его заполнила абсолютная пустота. Он повернул в противоположную сторону от своего дома, и медленно пошёл по краю дороги, не сводя взгляда с бордюра.
Он просто шёл, не обращая никакого внимания на окружающий его мир. Несколько раз он мог быть сбит машинами, если бы не реакция жутко матерящих его водителей. Он просто бездумно переходил перекрёстки, не реагируя ни на какие звуковые сигналы.
Через три часа он вышел за пределы города и побрёл по широкому шоссе. Теперь его пустой взгляд скользил по мешанине гравия и грязной травы на обочине дороги. Шум проезжающих мимо него машин постепенно перешёл в беспрерывный шорох в его ушах.
Когда дневной свет притушился поздними летними сумерками, он внезапно сошёл с дороги и углубился в лес. Трава замедляла его движения, ветки царапали тело даже сквозь одежду, паутина налипала на лицо, но он не замечал этого, просто шагая туда, где можно было пройти. Если на его пути попадались совсем уж непролазные буреломы, он машинально поворачивал налево и продолжал идти. Идти. Шагать. Переступать ногами. Двигаться. Идти. Идти…
Когда совсем стемнело, он лёг на поросшей невысокой густой травой прогалине окружённой высоким кустарником, подтянул колени как можно ближе к груди, и быстро забылся в мрачно-пустом сне.
Последующие дни были заполнены всё тем же бессмысленным движением в никуда. В конце концов его тело начало истощаться; но поскольку он не испытывал никаких чувств, в том числе голода и жажды, это выражалось только в замедлении его движения. Но и это не доходило до его мозга, беспрерывно пульсирующего одной и той же командой – двигаться, двигаться, двигаться.
Наконец настал день, когда он, проснувшись, не смог встать. Но даже это не пробудило в нём хоть каплю разумной здравости. В тот день он прополз ещё несколько километров, продирая свой путь в траве дрожащими ободранными руками. В конце концов, окончательно обессилев, он завалился на спину и уставился в запятнанное белым ярко-синее небо. В нём вяло всколыхнулись задавленные пустотой эмоции: восторг от осознания того, что он наконец-то умирает, и туманный признак облегчения очень уставшего человека.
Пустота. Заглушающая все звуки пустота. Или просто нечему производить эти звуки? Зрение? Очень трудно проверить силу зрения, когда абсолютно нечего видеть. Произнести что-либо невозможно – дыхания нет. Слепоглухонемота. А вот мысли остались. И желания. Всё те же. Хочется Её. Неужели это извращённое желание больше жизни и сильнее смерти? Это – нечестно! Ужасающе неправильно. И что теперь? Бежать больше некуда. Может, это и есть ад – когда единственное, что может испытывать человек – это желания, которые ему противны и радостны одновременно? Очень хотелось кричать.
Потом было движение. Его, или вокруг него – непонятно. Затем, начали возвращаться чувства. Боль – в первую очередь. Нервные окончания, казалось, звенели в вибрации боли. Мозг разламывался внутри черепа, напирая на глаза изнутри. Тело ломалось в почти эпилептических судорогах. А в сознании проявлялись с пугающей реальностью видения исполнения его самых сокровенных желаний в отношении Её. Единственный положительный момент во всём этом кошмаре «воскрешения» – теперь он мог кричать.
«Ты будешь жить».
«Зачем? Ты ведь знаешь, чем я одержим. Это неправильно, отвратительно».
«Не всё неправильное – отвратительно. И не всё отвратительное – неправильно».
«Что?! Хочешь сказать, что я имею право её…?».
«Любить. Ты не можешь причинить ей вреда, хотя иногда тебе страстно хочется этого».
«Мне бы такую уверенность. Ты не представляешь, как мне хочется обладать ею во всех смыслах этого слова. А сейчас в первую очередь – обладать её телом. Я всё больше хочу её плотски. Это чудовищно. Так зачем мне, такому извращенцу, жить? Ты излечил моё тело, но моя душа смертельно больна. Такое сочетание крайне опасно, в первую очередь, для окружающих. Ты хочешь выпустить в мир чудовище, чьи желания ужасают его самого?».
«Твои желания – естественны. Вот только их объект…. Но с этим ничего нельзя поделать. Это может быть вытеснено чем-то большим, но появится ли в твоей жизни что-то больше этого – неизвестно».
«Зачем ты спас меня? Моя смерть была бы облегчением для меня и гарантией безопасности для неё».
«Ты уверен? Я не думаю, что ты опасен для неё. А насчёт облегчения – кто сказал, что оно есть в смерти. Никаких гарантий нет».
«В таком случае, всё совершенно безнадёжно. Мне нет места в этом мире, и нет успокоения в том. И даже если я буду жить в лесу как ты, я все равно буду мучиться мыслями об упущенных возможностях, какими бы нереальными они ни были. Замкнутый порочный круг моего бытия в этом мире. Послушай, вот когда я уйду от сюда, тебя потом не будут мучить размышления о том, что ты спас меня, а я, в конце концов, уступил своим мерзким желанием и сотворил ужасные вещи? Как насчёт ответственности за того, кого ты спас?».