Что такое осень - [12]

– Когда вы уехали, я много думала, – заговорила Рита негромко. – Идет война, любой миг может оказаться последним. Как вообще можно что-то загадывать, когда мы не знаем, доживем ли до рассвета? Глупо откладывать счастье на потом, если этого «потом» может не случиться. И вдвойне глупо идти замуж за нелюбимого человека, потому что так счастья вообще никогда не будет.

Рита закуталась плотнее в колючее одеяло. К вечеру становилось совсем холодно.

– А за меня замуж пойдешь?

Она повернулась в изумлении – майор смотрел на нее совершенно серьезно. Рита подумала и ответила просто:

– За вас – пойду.

Командир рассиял улыбкой, подхватил вещмешок, помог Рите подняться и, поддерживая крепко и осторожно, повел к машине, на которой приехал.

День клонился к закату. Ветер рвал голые ветки деревьев. С окраин доносился грохот взрывов вражеских бомб.

Шарлотка

Yellange

vk.com/yellange_group

Саманта бежала по Уолл-стрит. Каблуки застревали в камнях этой огромной мощеной улицы, задерживали ее, как бы напоминая, что она давно опоздала и спешить больше некуда. Ветер растрепал ее волосы, оттого седые пряди еще больше напоминали высохшие полевые цветы. Она плотно сжала тонкие губы, из белесых глаз ручейками катились слезы. «Не сейчас, только не сейчас, – думала Саманта, – пожалуйста, не реви».

Она остановилась на перекрестке, пропуская машины, цеплялась взглядом в проходящих мимо людей. Что она помнила о нем? Узнает ли его?

Саманта посмотрела вверх: листья разноцветными пятнами засыпали дорогу, отчего та становилась похожей на мягкий ковер. Руки потянулись к туфлям: она больше не имеет права опаздывать. Непривычная прохлада пробежала от самых ступней до макушки – босиком Саманта передвигалась гораздо быстрее.

Еще несколько кварталов, и она будет на месте. Саманта повернула на Брод-стрит, узкую извилистую улицу, ведущую к причалам. Ее начинала бить мелкая дрожь, не столько от осеннего ветра и прогулки босиком, сколько от ожидания встречи. Тридцать лет она ждала этот день. Она знала, что это случится. Тревор Маккинсли нашел ее и пригласил встретиться у причала. У него умерла жена, дети выросли и разлетелись по разным городам. Одинокий старик, покинутый всеми, ждал ее и надеялся на взаимность. Птицы кружили над Самантой, словно стервятники, предвкушая добычу.

Тридцать лет Саманта Рисли готовилась к этой встрече, выбивая в памяти татуировкой слова, что скажет ему, человеку, которого она любила всю жизнь, но который женился на другой женщине. Человеку, предавшему ее, человеку, с именем которого на устах она просыпалась каждое утро.

– Саманта! – кто-то потянул ее за плечо.

– Тревор?

Перед ней стоял седой старик с огромной охапкой цветов. Не в силах посмотреть ему в глаза, Саманта начала разглядывать этот необъятный букет. В нем были гроздья рябины, желтые канны, красные пандаусы…

– Я помню, что ты любишь их, – начал он, заикаясь, но Саманта прижала палец к его сухим губам:

– Не надо. Я очень долго ждала тебя, чтобы тратить время на разговоры. Пойдем.

Они взялись за руки и не спеша побрели вдоль причала. Его руки были холодными и чужими, черствыми, как вчерашний хлеб.

– Присядем? – Саманта указала на скамью около раскидистого дуба.

– Пожалуй, да, – согласился Тревор.

Пальцы ног сводило от холода, Саманту знобило. Она достала из сумочки термос и небольшой сверток, ароматный и теплый. Тревор взял у нее из рук два стакана, в которые тут же попал тягучий глинтвейн из термоса. Саманта развернула бумагу, в ней оказалась яблочная шарлотка. Разделила ее на части, угостила Тревора:

– Я пекла ее тридцать лет подряд. С каждым разом она становилась вкуснее и нежнее. И сегодня у тебя в руках самый совершенный ее кусочек, с особым ингредиентом. Яблоки напоминают мне о наших с тобой детях, Тревор.

Небо, в отличие от Саманты, не сдерживало себя, оно заплакало на мостовую, на пожелтевшие деревья, на пролетающих серых птиц. Крупные капли разбивались о камни и превращались в цветные лужи. Саманта смотрела, как Тревор с аппетитом ест ее выпечку, будто не замечая дождь, и продолжила:

– О наших нерожденных детях, Тревор. Ваниль и корица – это наши поцелуи. Помнишь, как мы целовались? О, это было прекрасное время.

Она отломила кусочек пирога и съела. Босые ступни касались мокрой мостовой, но не чувствовали холода. Лишь плачущее небо под ногами напоминало Саманте об особом ингредиенте.

– Я любил тебя, – Тревор сжал ее руку в своей. – Но она ждала от меня ребенка. Я не мог бросить ее. Прости меня, если можешь. Я хочу, чтобы теперь ты стала моей женой.

Саманта поднялась со скамьи и протянула ему руку:

– Потанцуем?

Седой старик поднялся со скамьи и обнял ее, за стройную, как у юной девчонки, талию.

– У тебя потрясающая шарлотка, дорогая. А что за особый ингредиент в ней?

– Это то, что я копила в течение тридцати лет, Тревор.

Саманта засмеялась. Ветер разнес ее смех вдоль причала и обрушил громом на улицы Нью-Йорка.

Термос опрокинулся на бок, глинтвейн растекся красным пятном по скамейке. Бумага, в которой лежала шарлотка, улетела за серыми птицами. На земле, обнявшись, лежали два седых человека, укрытые теплым пледом из осенних листьев.