Что такое Аргентина, или Логика абсурда - [41]

– Ну, давайте к столу, за встречу. – На столе уже стояла открытая бутылка любимого Ларсом вина «Рутини».

– Да, сейчас, дай расслабиться, – довольно потянулся Ларс и снял желтый свитер. Под свитером была свободного покроя рубашка.

– А ты поправился, дорогой, – заметила жена Густаво и добавила игриво: – Или у тебя появилась очередная пассия, итальянка, которая тебя пиццами и кальцо-не кормит каждый день?

Ларс и Густаво переглянулись и заржали как два жеребца. Один басом, громко, другой, всхлипывая, фальцетом. Из-под рубашки Ларс извлек широкий пояс, сшитый перехватами, разделявшими его на десять карманов, и затем еще один, с карманами чуть больше. У непосвященной Жизели открылся рот от удивления, когда она увидела, что в каждый из отсеков-карманов были плотно вложены пачки, по виду по десять тысяч долларов или больше.

Они сидели за столом и пили первосортное вино, закусывая горячими эмпанадами, а Жизель уже несла основное блюдо на стол. Довольный Ларс охотно рассказывал, как он сам шил пояса, чтобы привезти деньги, нужные для покупки квартиры и ее последующего ремонта. Наличные, не декларируя их, не платя комиссионных банку и не теряя на конвертации. А камни были отвлекающим моментом, чтобы всех запутать в аэропорту. Пока собаки вынюхивали наркотики, а таможенники искали бриллианты, потом читали бумаги с печатями, сверялись с внутренними реестром запрещенных к ввозу предметов, разбирались со стоимостью камней, составляли протокол, никому и в голову не пришло досмотреть иностранца, который охотно и почтительно, но не слишком многословно отвечал на все вопросы, излучая уверенность в себе и саму законопослушность. А что касается реноме таможенников, то тут и камней хватало, чтобы всем доказать, насколько бескомпромиссно они относятся к своим обязанностям.

Густаво знал о плане приятеля, но все равно с удовольствием слушал детали рассказа, а Жизель смотрела круглыми глазами то на Ларса, то на пояса с деньгами и в конце концов обиделась, что от нее держали втайне весь этот хитроумный замысел.

Ларс позвонил Алисии и уверил ее, что все в порядке; они распрощались до вторника, дня, уже назначенного эскрибано. Ларс остановился у Густаво, чем поверг чуть-ли не в нервное расстройство Жизель. Она ничего не имела против Ларса, но страшно переживала из-за поясов, которые действовали на нее, как змеи. Боялась спать по ночам, вздрагивала от каждого шороха, ей казалось, что их ограбят, что за Ларсом следят, и по ночам, уткнувшись в плечо мужа, шептала: «Мне страшно… ты что, газет не читаешь, не знаешь в какое время живем?.. Как ты мог на такое согласиться!»

А по Буэнос-Айресу действительно ходили нехорошие слухи. Выхватывание мобильного телефона или сумки из рук уже не считались происшествием. Социальные сети пестрели оповещениями: «Друзья, я без телефона. Со мной общаться здесь. Этот сукин сын…» – и дальше шло описание, где именно, на какой улице, остановке или станции метро был украден телефон. Друзья отзывались сердечками или слезкой к прилагаемому комментарию: «Сочувствую. Вот мерзавцы! Но самое главное, что с тобой ничего не случилось, что ты в порядке!» Судя по рассказам потерпевших, их близких и знакомых, а также по чуть ли не ежедневным сообщениям в программах новостей и газетах, в порядке все чаще оставался только непойманный грабитель или насильник. И даже пойманный был в полном порядке, потому что, как правило, орудовали несовершеннолетние преступники из неблагополучных семей и районов, и под суд они не попадали по возрасту. Их оправдывали, объясняя сам факт правонарушения социальными проблемами общества, не обеспечившего всем одинаковые возможности и равнодушного к их обездоленному детству. По аргентинскому правосудию чуть ли не виновным выходил тот, в чей дом врывались эти «жертвы бездушного общества» под парами дешевого наркотика пако и угрожали ножами, пинали стариков, привязывали к стульям женщин, чтобы муж, отец или сын отдал все деньги и имеющиеся в доме драгоценности. Но даже это не ограждало несчастных от побоев и надругательств. Люди начали бояться выходить вечером на улицу. Стали исчезать девушки и молодые женщины, тела которых потом находили со следами изнасилования, а в нескольких особо страшных случаях подожженными или разрезанными на части. Такого в Буэнос-Айресе никогда не было, а правительству, похоже, страх и паранойя горожан были только на руку. За пределами столицы, в провинции, дела обстояли еще хуже. Оружие и наркотики из-под полы продавались в киосках, и жители каждого баррио[14] знали, в каких именно; конечно, это знала и местная полиция, которая взымала свои тарифы с киоскеров. А потом, когда приходилось приезжать по поводу убийства, полицейские с серьезными лицами писали рапорт, опрашивали потерпевших и записывали марку оружия, найденного на месте преступления, не моргнув глазом и не подав вида, что прекрасно знают, откуда у преступника это оружие оказалось.

Из-за захлестнувшей Буэнос-Айрес волны преступности стало небезопасно вынимать телефоны из сумок, и люди украдкой, как в школе из-под парты, проверяли и отправляли сообщения. Возмущение безнаказанностью время от времени выплескивалось в маршах протеста против преступности и бездействия правительства по отношению к ней. Начались самосуд и линчевания воров, пойманных за руку. По закону люди, нанесшие телесные повреждения вору, попадали под следствие. Им приходилось нанимать дорогих адвокатов, в то время как преступникам бесплатно выделяли государственного защитника. Всегда побеждал тот, кто не был достаточно включен в жизнь общества. Охрипшим от почти что ежедневных воззваний голосом президент эмоционально апеллировала к социальной справедливости, вбивая в голову любителям чужих айфонов, что надо бороться за эту самую справедливость, то бишь отбирать у других то, чего нет у них самих. Неудивительно, что в такой разгул ненаказуемой преступности Жизель тряслась из-за ста пятидесяти тысяч долларов, спрятанных в ее доме; она боялась и за рыжеволосого иностранца, который привлекал внимание и мог привести за собой на хвосте непрошеных гостей. Она категорически запретила Лар-су ходить на милонги до завершения сделки, и он, послушавшись ее, теперь оставался дома с парой бутылок красного вина. Сам он абсолютно не разделял ее опасений и всегда подтрунивал над аргентинцами, которым свойственно делиться слухами, наращивая их от одного рассказчика к другому, как снежный ком, пока этот ком не превращается в громадную глыбу. Жизель ему возражала, пытаясь убедить, что Ларс, не читавший местных газет и, кроме CNN, ничего не смотревший по телевизору, не может понять масштаба проблемы, и умоляла его быть осторожным.