Что рассказал мне Казанова - [18]

– А, так вы смеетесь надо мной, мисс Адамс! А я-то, в простоте душевной, наслаждался беседой с вами! – Он широко заулыбался, и тут я впервые поняла, как молод духом этот человек.

– Мне тоже нравится с вами беседовать, – сказала я. – И вы, кстати, обещали мне рассказать про женщину, чей портрет носите в своих часах.

– Неужели? – Он взглянул на них и на миниатюру, свисающую с футляра, но в этот раз быстро убрал ее. – С этим придется подождать. Прощу меня простить, мисс Адамс. Я опаздываю на встречу. Могу я взять назад свой дневник? – Казанова забрал его и без лишних слов поклонился, после чего растворился в толпе.

Я еще немного посидела, рассматривая место, с которого он так неожиданно исчез. Спокойствие моей души было разрушено желаниями.

25 апреля 1797 года

Скоро будет война. Генерал Бонапарт в Австрии, а армия его в северной Италии. Но ситуация стала критической. Я видела это своими собственными глазами, когда стояла вместе с отцом на берегу Гвидекки, рядом с монастырем капуцинов. На второй день Пасхи в Вероне вспыхнуло восстание против французской армии, а вчера мы стали свидетелями бесполезной и глупой перестрелки – венецианские солдаты обстреляли французских моряков из расположенной в гавани крепости. Отец говорит, что венецианцы навлекут на себя войну быстрее, чем ему хотелось бы. Кто знает, что теперь случится с его торговой миссией? Он надеялся, что армия в спешке минует Венецию, желая сокрушить австрийцев.

Бедный отец. Он и так неважно себя чувствовал, а пока мы ехали в гондоле к монастырю, его свалил приступ морской болезни. Так что мне пришлось держать его голову на коленях, легонько массируя ее под пристальным хитрым взглядом гондольера, очевидно предположившим, что со мной едет пожилой супруг. Френсис уехал в Мурано поговорить с торговцами стеклом. Я холодно взглянула на нашего лодочника и продолжала массировать голову моего бедного родителя.

Я не противилась планам отца касательно моего замужества, понимая, что он хочет лучшего и старается устроить мою жизнь до того как умрет, не желая оставить дочь без мужа, хотя я предпочла бы жить одна в Париже, подальше от фермы Гучей с ее видами на Атлантический океан и горбатые островки близ Бостона. Тетя Абигейл научила меня латыни и греческому, и я могла бы жить на скромные заработки, давая уроки французским детям. Но отец не принимает всерьез мои планы и шутит, что мне лучше выйти замуж за дурака, который будет слишком глуп, чтобы разобраться в моих привычках книжного червя, чем связаться с ученым человеком, который, разумеется, потребует безоговорочного подчинения жены своему мужу. Однако спорить с отцом было совершенно напрасно.

Так я предавалась горестным мыслям, поглаживая голову отца, и прощала его за то, что он хочет сделать меня такой, какой я быть не желаю. Возможно, именно это выражение нежности на моем лице неправильно истолковал гондольер. Думая же о своем будущем женихе, я чувствовала только скуку. Каждый вечер, когда Френсис приходил на ужин, он начинал что-то бормотать про фабрику щелков в Бурано или про стеклодувные горны Мурано. Он считал, что они находятся в полном упадке.

Несмотря на собственную нечистоплотность, Френсис перенял от моего отца привычку указывать на грязь местных жителей, доказывая тем самым леность и ущербность венецианцев. Отец считал, что нам следует пожениться здесь, если, конечно, его торговая миссия принесет прибыль. Но вчера Френсис заявил, что не желает сочетаться браком в «папистской мыльнице» – так он назвал собор Святого Марка, – так как нашел человеческие экскременты в ризнице.

Мы с отцом прошли от пристани до маленького собора капуцинов рядом с Сан-Реденторе. Настоятельница ждала нас у входа, одетая в белое платье, оставляющее ее покатые плечи такими нее обнаженными, как у тех актрис, которых мы видели однажды ночью в Париже. Кажется, отец тоже вспомнил об этих дерзких женщинах, так как я поймала его восхищенный взгляд, скользящий по изгибу шеи аббатисы, когда та пропустила нас в изысканно убранный зал.

Если не считать высокой решетчатой стены, вздымающейся, подобно прутьям клетки, в конце комнаты, создавалось впечатление, что мы попали в банкетный зал дома какого-нибудь аристократа в Париже. Вдоль одной стены – дюжина молоденьких послушниц в прелестных белых одеяниях, девушки улыбались и толкались, подобно золотым рыбкам в аквариуме. Напротив стояли мужчины, перешептываясь с девушками через созданные специально для этих целей отверстия в решетке.

Настоятельница, хорошо говорившая по-французски, объяснила, что молодые девушки приходят в монастырь для получения образования, так как венецианские школы очень плохи, а венецианские девочки – одни из самых невежественных в Европе. Большинство из послушниц, сказала она нам, выйдут замуж за молодых людей, навестивших их сегодня.

Хотя я завидовала их точеным фигуркам и манере вести себя, столь легко привлекавшей внимание поклонников, послушницы казались запертыми в этой хорошенькой клетке, а их обожатели выглядели какой-то худосочной, бледнолицей группой. Френсис, по крайней мере, как и отец, был румяным от постоянной работы в поле. Haine прибытие прервало флирт, а несколько юношей повернулись послушать