Что посеешь - [20]
Вторую записку он получил от Фикуса: «Симпатические чернила иногда проявляются, если подержать бумагу над огнем. С приветом Инн. Прокус».
Третья записка гласила: «Ты поступил благородно. Я тебя уважаю. Т. Б.»
Бедняга Батурин уже совершенно не мог понять, что с ним происходит. Какая-то ужасная судьба! «То вознесет его высоко, то бросит в бездну без следа», как поется в одной старинной песне. И люди вокруг какие-то странные: то они к тебе хорошо относятся, то… даже говорить не хочется.
Он вспомнил, что договорился с отцом встретиться после уроков у проходной завода, и облегченно вздохнул, когда прозвенел последний звонок. Однако не успела выйти из класса учительница географии, как явился долговязый очкарик из 10-го «а». Тот самый Гришка Голубенцев… да вы, наверно, помните его… тот самый, который…
Коварный Фикус, потирая руки, посмотрел на П. Батурина, а тот показал ему кулак. Фикус улыбнулся и сделал загадочное лицо.
— Девочки свободны, — вежливо сказал Гриша, — а пацаны останьтесь.
— Какие мы тебе пацаны? — завопил Жорка Чижиков.
— Ну, не пацаны, — дружелюбно согласился Гриша, — парни.
— Тебя что — вместо Алены прислали? — спросил Петр.
Голубенцев вначале вроде бы удивился, потом сделал безразличное лицо и осторожно спросил:
— Ну, а если и так?
— Не хотим! — дружно завопил непромокаемый гвардейский 6-й «б». — Долой!
Вот и пойми этот 6-й «б»! То они Алену не хотели, а теперь, смотри-ка, взъерепенились.
Голубенцев спокойненько протирал очки.
— Проорались? — спросил он, когда крик пошел на убыль. — Ну и успокойтесь. Никто меня к вам не присылал. Просто у меня к вам одно дело есть.
— Говори, — сказал Васька Седых.
— Девочки могут идти, — опять сказал Гриша.
Дорогой читатель, давай переждем гвалт и визг: совершенно ничего невозможно понять. А когда, наконец, разобиженные девицы, ворча и презрительно поджимая губки, удалятся, мы последуем за Гришей Голубенцевым и парнями из 6-го «б» на строящийся стадион.
Именно туда он их и повел. Попасть на стадион можно было через дырку в заборе.
— А ну-ка, — сказал Гриша, когда все пролезли через дыру и сгруппировались вокруг него. — А ну-ка, кто выйдет против меня? Кто не побоится?
— Ты нас зачем сюда позвал? — мрачно спросил Седых.
— Очень просто, — сказал Гриша, — показать, что вы скелеты.
— А почему? — спросил Витя.
— Иди сюда, — сказал ему Голубенцев, — стань здесь. Теперь подними правую руку — так, а левую — так.
— Зачем? — спросил Витя.
— Молчи! — с железной нотой в голосе сказал Гриша. — Молчи и сопротивляйся.
— А я не хочу, — сказал Витя гордо.
— Кто хочет сопротивляться? — спросил Гриша.
— Я! — сказал Батурин.
Тут Гриша очень ловко подошел к Петру Батурину и, сделав какое-то мимолетное движение, уложил его на обе лопатки.
— С тобой неинтересно, — сказал Гриша. — Кто следующий?
— Ну, — сказал Седых и пошел на Гришу.
И, уже лежа, он обиженно протянул:
— Да-а, ты прие-е-емы знаешь…
— Ты чего?! — заорал Батурин на Гришу. — А если мы все на тебя навалимся?
— Эх! — сказал Гриша, — беру всех на себя.
Но тут на Голубенцева пошел Иннокентий Прокус-Фикус. Он шел, согнув ноги в коленях и выставив вперед руки. Голову он вжал в плечи, прищурил глаза. Все замерли. Но через пару секунд великий сыщик распластался на земле.
— Итак, дети мои, — спокойно сказал Гриша. — Дело в том, что свою энергию вы расходуете как попало. Есть одна идея. Приходите сюда завтра, я вам кое-что покажу. А сейчас — привет.
И он пролез сквозь дыру в заборе.
— Дурак какой-то, — сказал Витя.
— И чего ему от нас-то надо? — процедил сквозь зубы Седых.
— Может, это у него комсомольское поручение? — предположил Жорка Чижиков.
Батурин хлопнул себя ладошкой по лбу.
— Вот черт! Забыл! — закричал он, молниеносно проскочил сквозь дыру в заборе и помчался со всех ног к проходной батиного завода. По дороге он пролетел мимо Т. Бублянской, Г. Переваловой, Н. Орликовой и еще каких-то девчонок, которые верстовыми столбиками торчали на пути его следования. Он только слышал, пролетая мимо них:
— Пе…
— …тя…
— …ку…
— …да?..
Глава VIII
— Втулки, втулки и только втулки, — сказал какой-то толстый и небритый дядька Батурину-старшему.
— Я понимаю, — сказал Батурин-старший, — тебе план — хоть лопни. А какого лешего я свой станок буду загружать этими втулками? Обидно…
— Тебе еще больше обидно будет, если цех прогрессивки не получит.
— Последний раз! — в сердцах сказал Степан Александрович и яростно нажал кнопку.
Станок урчал, снимая тонкую, синюю, завивающуюся спиралью стружку, поливал деталь мутно-молочной водичкой, чтобы не перегрелись резцы, отодвигал в сторону стружку, чтобы она, не дай бог, не поранила токаря, вел резец с положенной скоростью, чтобы деталь вышла блестящей, гладкой и никакой контроль не мог придраться к токарю — С. А. Батурину, который на нем работал вот уже пять с лишним лет.
По одной линии с этим станком, твердо упираясь в бетонный фундамент, окруженный кафельным в клеточку полом, стояли другие светло-серые гладкие станочки. А за ними пожилые, средних лет и даже совсем молодые рабочие.
Петр Батурин смотрел, как из-под резца выходит гладкая сверкающая короткая втулка, как все еще сердитый отец снимает готовую деталь, оглаживает ее пальцами и ставит на столик рядом со станком. Из железного ящика брал корявую черную заготовку, закреплял ее в патроне, снова пускал станок, и тот опять начинал петь свою рабочую песню, и снова вилась-завивалась сине-зеленая стружка, и снова все повторялось сначала. И быстро рос на столике блестящий строй этих самых втулок.
