Что глаза мои видели. Том 2. Революция и Россия - [9]

Очень грустно, что это равноправие не было дано раньше: революция имела бы гораздо меньше шансов на успех и не разразилась бы вовсе во время войны.

Глава восьмая

Что касается до русского обывателя, то терпимость его к чужому засилью всегда была поразительна.

И патриотизм в лучшем значении этого слова, миновал нас; патриотизм, воспитывающий людские души и сердца, как воспитывает их и любовь к матери, во имя дальнейшей любви к человечеству.

Опьянелого Ноя, в свое время, только один из его трех сыновей именно средний, Хам выставил на позорище и посмеяние, мы же, в радикальном стремительном рвении, все поголовно превращались в хамов, ежеминутно, ежесекундно выставляя родину-мать на позорище и поругание. Это вполне доказала и последняя война.

Чтобы мы не изобретали для дискредитирования нашего последнего «тирана», не династически-личные интересы ввергли Россию в войну, которая, если бы она окончилась торжеством для России, неминуемо повлекла бы за собою, приобщение ее к лику свободных наций вполне мирным путем.

Если бы у «тирана» были помыслы только о себе и о своем троне, он стал бы естественным союзником Вильгельма. Пусть немецкое засилье задушило бы Россию, он все же царствовал бы и лично пользовался всеми благами фиктивного самодержца. А, что Германия в союзе с Россией задушила бы в первые же месяцы Францию, пока еще ни Англия, ни Италия не могли придти ей на помощь, это более чем ясно. И война была бы кончена. Участие России в войне не было актом династических замыслов, а была делом России и во имя блага России же. Казалось бы, что поэтому война эта не могла не быть глубоко популярна именно для интеллигентной России.

Но, только на первых порах, эта популярность всколыхнула и не столько нашу интеллигенцию, сколько массу, живущую не рассуждениями, а чутьем и инстинктом.

Династия бросила в бой в первую, же голову единственный надежный свой оплот — гвардию, которая, своим наступлением в Восточной Пруссии, спасла Париж и с ним и Францию, но навсегда была утрачена, как защита трона и самодержавия. Казалось бы, при таких условиях, при самомалейшем искренном патриотическом чутье можно было все претерпеть до конца войны, тем более что худо ли, хорошо, она клонилась к победе, несмотря на все наши недочеты, несмотря на наши отступления, после блестящих наступлений.

Мнение всех союзных военных авторитетов теперь единогласно, что только русская революция затянула войну и что она была бы победоносно кончена уже к лету 1917 г.

Германия это учитывала вполне и ей, а вовсе не России, нужна была именно в эту минуту «великая русская революция», с ее приказом № 1-ый, с ее разложением войска и братанием на фронте.

Призыв в войска, за недостатком кадровых офицеров, «прапорщиков» и, вообще, пополнение армии призванными и запасными, к концу войны, сыграло фатальную роль. Вся эта масса была материалом, весьма пригодным для всякой пропаганды, клонящей к скорейшей ликвидации войны, хотя бы ценою поражения. «Пораженцы», с которыми неумело и бессистемно пыталось справиться правительство, были не мифом, как это представлялось либеральной печати, а весьма глубоким и острым явлением, которое, как ползучая саркома, то здесь, то там, давала о себе знать в тылу.

Только на первых порах интеллигентная молодежь, как бы искренно ринулась на фронт, щеголяя своей походной формой и выпавшею на ее долю героическою, миссией. Но очень скоро и это увлечение остыло, особенно когда победы стали редки, а траншейная страда стала жутко-непроглядной.

Все, что имело связи, знакомства, протекцию, скоро начало прятаться по штабам, в Красном Кресте и по различным тыловым организациям.

В это время, как во Франции, в Англии и Италии сыновья и родственники самых выдающихся, входящих в состав правительства лиц, шли в передовые линии и умирали на «почетном поле брани», как с гордостью возвещалось об этом на страницах газет, наши охотно прятались по канцеляриям и наводняли рестораны Петрограда своим якобы походно-боевым обличием.

И в адвокатской среде — увы! — я лично знавал таких молодцов, которые временно валялись «на испытании» по больницам и в Николаевском госпитале и получали, в конце концов, отсрочки и отпуска.

Гласно-публичный скандальный пример такого уклонения от своего долга повелся у нас еще с Японской войны, когда знаменитый сладкопевец-тенор Собинов, облачившись в больничный колпак и халат, прикидывался некоторое время не то сумасшедшим, не то нервно расстроенным, чтобы избежать отправления на фронт. В последнюю войну, нося офицерскую форму, в которой его рекламно воспроизводили в иллюстрированных журналах, как «призванного» жертвовать жизнью «за царя и отечество», тот же сладкопевец преспокойно, распевал в театрах и умирал в роли Ленского почти также реально, как умирали в это время на поле брани.

Но наши артисты вообще вне конкурса, Бог с ними! Им не в пример французы и итальянцы, среди которых артисты и писатели самого первого сорта (Д. Аннунцио) не брезгали любовью к родине и не унижались до надевания сумасшедших колпаков, чтобы уклониться от призыва.

Кстати об наших артистах. И даже «солистах Его Величества».