Что делать? 54 технологии сопротивления власти - [2]

Этот феномен «власти без субъекта» или «стратегии без субъекта» формировался, как показали исследователи, в XIX веке через всякого рода механизмы и институции — парламентаризм, распространение информации, издательское дело, всемирные выставки, университеты и т. д. «Буржуазная власть» смогла выработать глобальные стратегии без того, однако, чтобы по отношению к ним следовало предполагать некоторого субъекта, явно репрезентирующего власть. (В XVIII веке такой представительной властной фигурой был, например. Король, но его власть не выражалась в столь глобальных и гибких стратегиях, как буржуазная власть — тонкая, мощная и связующая множество разнородных элементов.)

Именно концепция «власти без субъекта» возвращает нас к первой части данной нами формулы: «борьба с властью». Ибо принцип «бессубъектности», будучи безобидным в плане теоретическом по отношению к знанию и дискурсу, при переходе в поле практического, в область действия и праксиса, где действуют реальные люди и происходят сражения, где с неизбежностью встает вопрос, кто сражается и против кого, — принцип «бессубъектности» здесь порождает серьезные и подчас дурные двусмысленности и не позволяет уклониться от вопроса о субъекте или, скорее, о субъектах. Итак, что же означает слово «борьба»? Кто, собственно, борется? Что это? Борьба классов? Политическое сражение за власть? Экономическая баталия? Военное столкновение? Партизанская гериллья? Восстание народа против правительства? Борьба угнетенных против угнетателей? И еще один вопрос: где и когда «борьба с властью» переходит в «борьбу за власть»? В какой именно точке?

Но в конечном счете, если последовательно рассматривать власть в понятиях «отношений власти», то можно в конце концов схватить связь, которая существует между «властью» и «борьбой», и ответить на вопрос о том, кто же эти противостоящие друг другу субъекты в «борьбе с властью», в «борьбе за власть». Это всего лишь рабочая гипотеза, но мы бы сказали так: все против всех. Не существует непосредственно данных субъектов, один из которых был бы пролетариатом, а другой — буржуазией. Кто борется против кого? Мы все боремся против всех. И в нас всегда еще есть что-то, что борется против чего-то в нас же самих.

Так обстоит, на наш взгляд, дело с «борьбой с властью» в теоретическом плане и в плане экзистенциального праксиса. Однако в политической реальности сохраняет всю свою актуальность противостояние между угнетенными и угнетателями, между рабами и господами. И в свете этого факта, как нам кажется, гораздо продуктивнее пользоваться другим понятием, гораздо более конкретным и ясным, чем понятие «борьба», — понятием «сопротивление».

Итак, опять-таки в теоретическом плане: там, где есть власть, есть и сопротивление или, скорее, именно поэтому сопротивление никогда (или, возможно, почти никогда) не находится во внешнем положении по отношению к власти. Следует ли тогда говорить, что мы неизбежно находимся «внутри» власти, что ее невозможно избежать, что по отношению к власти не существует абсолютно внешнего — поскольку мы будто бы неотвратимо подлежим действию закона? Или что если история является хитростью разума, то власть тогда является будто бы хитростью истории — той, которая всегда побеждает? Говорить так — значит забывать, что властные связи имеют характер отношений в строгом смысле слова. Они могут существовать лишь как функция множественности точек сопротивления: последние выполняют внутри отношений власти роль противника, мишени, упора или выступа для захвата. Эти точки сопротивления присутствуют повсюду в сети власти. Стало быть, по отношению к власти не существует одного какого-то места великого Отказа — души восстания, очага всех и всяких мятежей, чистого закона революционера. Напротив, существует множество различных сопротивлений, каждое из которых представляет особый случай: сопротивления возможные, необходимые, невероятные, спонтанные, дикие, одинокие, согласованные, ползучие, неистовые, непримиримые или готовые к соглашению, корыстные или жертвенные; по определению, сопротивления могут существовать лишь в стратегическом поле отношений власти. Это не значит, однако, что они представляют собой только рикошет, оттиск отношений власти, образуя по отношению к основному господству в конечном счете всегда только его пассивную изнанку, обреченную на бесконечное поражение. Сопротивления вовсе не являются приманкой власти или непременно обманутым обещанием. Они являются другим полюсом внутри отношений власти, они вписаны туда как некое неустранимое визави. Они, следовательно, — и они тоже, — распределяются иррегулярным образом: точки, узловые пункты, очаги сопротивления с большей или меньшей плотностью рассредоточены во времени и в пространстве, стравливая — иногда уже окончательно — группы или отдельных индивидуумов, воспламеняя отдельные точки тела, отдельные моменты жизни, отдельные типы поведения. Великие и радикальные разрывы, незыблемые и бинарные разделения? Иногда так. Но чаще всего имеют дело с подвижными и блуждающими точками сопротивления, которые вносят в общество перемещающиеся расслоения, разбивают единства и вызывают перегруппировки; которые прокладывают борозды в самих индивидуумах, перекраивают их и придают им любую форму, очерчивают в них — в их теле и в их душе — нередуцируемые области. Подобно тому, как сетка отношений власти в конечном счете образует плотную ткань, которая пронизывает аппараты и институты, в них не локализуясь, точно так же рой точек сопротивления пронизывает социальные стратификации и индивидуумные единства. И несомненно, стратегическое кодирование этих точек сопротивления и делает возможной революцию, отчасти подобно тому, как государство основывается на институциональной интеграции отношений власти.