Что человеку надо - [18]

Она путается и говорит про все сразу:

— За мной Бахес ухаживает. Он в отделе военной промышленности. Помнишь, он ходил с Тересой? У него пробор посередке… По-моему он противный, но его теперь все уважают. Они хотят тебя затереть, пользуются, что ты на фронте. Конечно, Тереса — дура, но она повторяет за другими. Она мне заявила: «Маноло храбрый, но для руководства он не годится — он легко поддается влияниям». Понимаешь? Я рассказала об этом Бафарулю, он ничего не ответил. Считается, что Бафаруль твой друг, а я его отсюда едва выставила. Пришел будто бы спросить о тебе, потом с нежностями: «Тебе одной скучно». Хосе звал меня в театр, я не пошла — начнут болтать. Вот о Тересе все говорят, что она спуталась с Мартином. Представляю, что скажет муж, когда приедет. Конечно, одной трудно… Теперь настоящих заказчиц мало, я беру переделки. А ты не можешь себе представить, как все вздорожало! Кофе можно достать только на Пасео и сорок песет кило! Говорят, что это спекуляция. Пепе заработал на мыле триста песет. Элиос рассказывал…

Маноло вздрогнул. Он давно не слушает Кончиту. Элиос!..

— Его брат побежал. Давно, у Македы… Я его пристрелил.

Кончита боязливо смотрит на широкую руку Маноло. Она замолкла. Он тоже молчит. Ему хочется сказать Кончите что-то очень важное, но он не знает, с чего начать. Кончита робко гладит его руку:

— Маноло, о чем ты ее сейчас думаешь?

— Не знаю… Я до тебя зашел насчет ружей. Сволочи — семь часов и никого, один кот заседает! Мало вас здесь бомбили! Что вот такой Элиос делает? Да по сравнению с ним его брат — герой. Побежал, это правда. Так разве там, как здесь?.. Антонио помнишь? Гитариста? Это еще в самом начале… Кишки вырвало. Да и вообще!..

Он обнимает Кончиту угрюмо, почти злобно.

— Сумасшедший!.. Маноло, что с тобой?..

Все стало розовым: и кружево на столе, и обои, и пальцы Кончиты — светает.

Матео контузили возле Араваки. Он оглох. Его хотели отослать домой, но он упросил Маноло — его оставило в бригаде. Он идет по Рамбле. Ларьки с цветами: туберозы, магнолии, ландыши. Продавцы певчих птиц. Птицы в клетках свистят, чирикают, щебечут. Матео чуть наклонил голову набок. Он жадно разглядывает птиц; ему кажется, что он слышит их пение. Мир в его сознании еще наполнен звуками: поют трамваи, смеются девушки, газетчики кричат: «Еl Noticiero! La Noche!» Но стоит закрыть глаза, как сразу наступает молчание. Он где-то в степи; летний полдень; только цикады верещат (этот звук непрерывен и назойлив; ночью он преследует Матео). О чем говорят эти люди? О фашистах? О Мадриде? О Маноло?

Матео вспоминает последние звуки, услышанные им в жизни — грохот снарядов. Он знает эти звуки, он мог бы о них говорить, как мадридский старик о своих зверях…

Уличный певец. Вокруг стоят любопытные. Солнце. На домах блеклые флаги.

Ее губы говорили: нет.

Ее глаза говорили: да.

О, Лолита, моя Лолита…

Все подтягивают. Матео помнит песню: ее пели на улицах Мадрида. Наверное, ее поют и здесь. Матео подхватывает:

Это есть наш последний…

Убежал певец, разошлись зеваки. Только один мальчишка остался; он стоит с поднятым кулаком. А Матео поет. У него голос чистый и звонкий.

— Митинг о поднятии военной промышленности? Но почему от UGT три оратора, а от CNT два?[2] Речь идет о новой политической интриге…

Это говорит Химено. У него изможденное лицо. Когда он упоминает о кознях противников, его рот скашивает нервный тик.

«Кропоткин» просит слово. Он откашлялся, поправил локоны.

— Конечно, на первом месте должны стоять наши принципы. Маноло иногда забывает, что мы не солдаты, но вольные дружинники. Однако военная промышленность заслуживает нашего внимания. Трудно воевать без снарядов…

Химено перебил его:

— Ты оторвался. Своим-то они дают снаряды! Надо поставить вопрос ребром.

— Дай мне договорить! Мы одну деревню взяли. To-есть потом они ее снова заняли — так все время, это страшное дело! Я с Маноло был. Возле церкви — расстрелянные: женщины, две девочки… Маноло от злобы ревел. Я ведь не военный, я вообще этого не могу видеть… Они на стене написали: «Мы перебьем всех русских!» А какие они русские? Крестьяне. Там наши были, анархисты. По моему, Химено, надо найти компромисс, не то они нас всех перебьют. Такой марокканец получил пять песет и режет всех без разбора… Я недавно говорил с Маркесом…

Химено засмеялся:

— Ты, «Кропоткин», младенец! Ты знаешь, о чем мечтает такой Маркес? Как бы нас посадить за решотку. Мы с тобой вместе сидели в тюрьме. Тебе я доверяю. Ты должен следить, чтобы Маноло не снюхался с коммунистами.

«Кропоткин» закрыл руками лицо:

— Я с Маноло под пулями был… Разве это можно забыть?

Педро выслушал Маноло и усмехнулся:

— Автоматические ружья? Кое-что есть. Но нельзя выпускать. У них здесь тысячи три вооруженных, и гвардия с ними. Фронт фронтом, а все может решиться здесь.

Маноло выругался и ушел. В комитете его не захотели выслушать: обсуждался вопрос о коллективизации парикмахерских. Он отозвал в сторону Фоскаду. Тот начал кричать:

— Я вообще за то, чтобы отозвать наших бойцов. Зачем нам сражаться за какую-то демократию? Если фашисты придут сюда, мы будем защищать каждую улицу, каждый дом…