Что человеку надо - [15]

— Красиво! Давно я этого не видел…

Все смеялись — зачем здесь чистить ботинки, кругом грязь непролазная? А Маркес стал расспрашивать Хуанито, что лучше ваксить — бокс или шевро? Потом сказал:

— Я прежде дома строил…

Хуанито с этого дня не узнать: веселый, заводит со всеми длинные разговоры. Маркес хочет его произвести в капралы:

— Только читать научись.

У Маркеса большое хозяйство. Надо достать грузовики. На отдых увели чорт знает куда — деревню каждый день бомбят! Как бы втолковать комиссару, чтобы он попроще разговаривал с бойцами? Маркес никогда не кричит, не суетится.

Это было в декабре: бригада стояла возле Боадильи. Маркес говорит Льяносу:

— Белый дом видишь? Вон там… Нет, правей, с плоской крышей. Это я строил.

Полчаса спустя артиллерия начала стрелять по дому. Маркес смеется:

— Здорово! Три попадания сряду.

Кузнец Перес силач, он в руке гнет медяки. Лучше всех он умеет петь андалузские песни. Его жена осталась в Гренаде, он не знает, что с ней.

Переса послали в Мадрид с пакетом. Он увидел на проспекте автомобили, охрану, толпу: это вывозили фашистов, засевших в одном из посольств. Перес крикнул:

— Маркиза! Ей-богу маркиза! Жена у нее работала…

Он хотел подойти ближе, его не пустили:

— Они под охраной посольства.

— Везут куда? В тюрьму?

— Зачем в тюрьму? В Париж.

Вечером Перес вернулся в Морату. Он ее помнил себя от злости. Как она на жену кричала: «Наволочка! Наволочка!..» Восемь песет удержала, сука! Они в окопах гниют, а такую на машине катают…

Ночью Перес вспомнил, что в церкви сидит пленный. Он полз по мокрой глине и боязливо оглядывался. Часовой дремал. Перес вошел в церковь и чиркнул спичкой — розовый ангел глупо ухмылялся. Перес долго бродил по битому стеклу. Наконец, он увидал фашиста. Марокканец спал на соломе. Он показался Пересу непомерно маленьким. Пленный проснулся, вскочил и начал быстро говорить. Перес не понимал слов, но от жалостливого голоса ему стало скучно. Он выругался и ушел.

Он разбудил Хуанито:

— Сволочи, убить их мало! Ну, хорошо, пускай ее, суку, везут в Париж. Но почему он как птица кричит? А Хесуса убили…

Всю ночь он просидел на земле, а утром сказал Маркесу:

— Товарищ командир, в газете пишут, что мы за правду истекаем кровью. А где она, правда?

Маркес увел его к себе. Они долго разговаривали. Когда Перес вернулся, Хуанито спросил:

— О чем говорили?

— О песнях… Чорт с ними, пускай кричат! Воевать надо…

Командир Льянос слывет чудаком. Он высокий, лицо медное от загара, короткие седые волосы. Никогда не замечает, что ест. Может пообедать два раза сряду, а бывает — ходит весь день натощак. В Морате к нему пристал кот: Льянос прозвал его «Басилио». На ночь он стелет коту свое одеяло: «А как же?.. Коты от сырости линяют». Льянос еще не оправился от ранений, прихрамывает. Маркес подарил ему трость, и Льянос в атаку идет с тросточкой, как будто гуляет.

Одиннадцать дней дерутся за пригорок. Сегодня весна. Утром артиллерия замолкла; налетели откуда-то птицы: люди вдруг заметили зеленый пух на земле.

Рамон разулся и греет на солнце отмороженные распухшие ноги. Он говорит Льяносу:

— Отпусти меня домой! На месяц… У нас теперь сеют. Только-только мы взяли землю, а здесь говорят — воевать. Я ее и не видал, как следует…

Он говорит о земле нежно и ревниво, как будто оставил дома молодую жену. Льянос его утешает:

— Скоро увидишь.

Льянос рассказывает о пшенице, которая вызревает в мае, о диковинных маслинах — они с детства приносят плоды, о пробке, о мериносах. Рамон слушает и недоверчиво улыбается.

Двенадцатый день. Они добежали до макушки, начали закрепляться. Под вечер неприятельская авиация закидала бомбами позиции. Пришлось снова очистить пригорок.

Ночью Льянос пошел к Маркесу. Они долго толковали о зенитках, о транспорте, о пополнениях. Потом Маркес рассказал о Пересе.

— Ты с ним поговори. Интересный человек. Сможешь его описать. Ты ведь писатель?

— Кто это тебе рассказал? Я здесь попробовал написать для бригадной газеты и ничего не вышло. Я до войны служил в банке. Мечтал когда-то стать композитором, а вместо этого актив и пассив. Впрочем, так лучше — нет позади зацепки… Ты знаешь, о чем я сейчас думаю? Рамона жалко. У нас все стали чертовски суеверными — скажет слово и сейчас же схватится за дерево. «Судьба»… А это даже не судьба, это стерва! От меня все отскакивает. Ну что нога? За неделю зажило. А он про землю говорил… Там и остался, не успели унести…

Бернар теперь бойко говорит по-испански; все забыли, что он француз; да он сам об этом не помнит; только, когда его разозлят, ругается по-французски. Ему кажется, что он всю жизнь прожил в окопах.

Он взял недавно газету: «Кабинет Блюма»… В Париже вечером на улицах светло. Кто-то готовит картины к весеннему салону. Сестра вздыхает: «Опять потолстела, и это несмотря на слабительное»… Блюм, кажется, носит пенсне… А ведь скучно такому Блюму!

Война для Бернара — это пригорок напротив взять и удержаться… Он сроднился с пулеметом. Пулемет строптив и послушен, как зверь; нужно заслужить его любовь. Фашисты бегут, кричат. В голосе пулемета спокойствие, уверенность. Снова поползли… И здесь, не вытерпев, Бернар на родном языке кричит: «Ах, коровы!..»