Что было, что будет - [40]

Вопросительно глядя, он присел перед ней на корточки.

— Слушай, — она замялась и сжала пальцами его тонкую ногу чуть повыше щиколотки. — Слушай, ты не забыл, что тебе голову в воду окунать нельзя после отита.

— Нет, помню.

— И, знаешь что… Поосторожней там плавайте.

— А это ты лучше Дарье скажи, — ответил он, и в его взгляде проскользнула насмешка.

«Догадался, что просто так, без всякой нужды позвала», — подумала Марина Николаевна. Ее часто поражала проницательность сына, прямо-таки в тупик ставила. То ребенок совсем, а то вдруг такое понимает, что не каждому взрослому дано.

— Как к олимпиаде подготовка? — спросил Дмитрий сына. — Все нормально?

— Готовлюсь понемногу…

— Смотри! Честь города защищать будешь, не шутка!

Вадим выиграл зимой областную олимпиаду по математике и скоро должен был поехать на зональную. Марине Николаевне все это не очень-то нравилось — совсем засох парень, одни книжки, цифры да формулы.

— Знаешь, надо что-то предпринимать, — обратилась она к мужу, когда Вадим отошел. — Ты посмотри, он даже голову ровно не держит, клонит к плечу. Одна голова и осталась. Нет, это не дело, у него же детства нормального нет. Осенью его обязательно надо куда-нибудь в спортивную секцию пристроить. Ты, как отец, и займись.

— Он же не хочет.

— Убеди!

— Попробую.

— Попробуй, попробуй! А то ты со своей работой да с дачей и внимания на детей не обращаешь.

— Ну, что ты, ей-богу, — пробормотал Дмитрий обиженно. — Да я с ними больше, чем ты, вожусь.

— Вот именно «вожусь». Поверхностно все это, мой милый. Поглубже надо вникать.

— Ладно тебе… — Он погладил ее по спине, но она отстранилась — разговор серьезный, и нечего тут лезть с ласками…

Она видела, что муж любит ее больше, чем детей. Когда-то это даже льстило ее женскому самолюбию, но в последние годы вызывало недовольство и недоумение. Дети — это ведь неизменное и вечное, а супружество, даже самое удачное, всегда крахом может окончиться. Сегодня супруги, а завтра чужие люди.

Марина Николаевна то почти задремывала, то, очнувшись, широко открывала глаза и видела желтый, словно бы млеющий под солнцем песок; живую, шевелящуюся пеструю ленту реки; слоистый обрыв противоположного берега; ивняк, по которому ветер гнал вперемешку светлые, серебристые и темно-зеленые волны. Все это укачивало, убаюкивало, и она задремывала вновь, чувствуя под собой надежную, уютную, теплую ладонь земли.

— Ого! — сказал вдруг Дмитрий встревоженно. — Ты посмотри, что творится!

На западе стеной стояла иссиня-черная туча. Весь мир вдруг показался Марине Николаевне разделенным на светлую, солнечную, простую и ласковую половину и на беспросветно-угрюмую, угрожающую, страшную. Это как-то болезненно и остро отозвалось в ее душе, словно касалось не просто погоды, но всей ее жизни.

— Домой, — сказала она. — Сейчас же домой.

— Ну, что ты, мам! — воскликнула Даша. — В последний раз искупаться же надо! Мы успеем, туча вон еще где!

— Может, и в самом деле обкупнемся напоследок? — поддержал ее Дмитрий. — Смоем песок.

— Ну, ладно, — сдалась Марина Николаевна. — Только быстро у меня!

Однако успеть на дачу до дождя так и не сумели. Туча росла стремительно, надвигалась на солнце с неодолимым упорством, и по мере этого солнечный свет становился все пронзительней и резче, и уже чудилась в нем последняя, напряженная отчаянность. Глухо и сыто проурчал и тут же с сухой, раздирающей что-то, сокрушительной силой ударил гром, молния врезала во мрак тучи свою изломанную ветвь. Первые крупные редкие капли защелкали по земле и воде, потом зачастили все быстрей, все торопливей — и хлынул обломный, непроглядный ливень.

Дмитрий и дети продолжали бежать. А Марина Николаевна перешла на шаг — куда торопиться, если все равно уже с ног до головы мокрая? А через несколько минут почувствовала, что неспешно идти под этим мощным теплым дождем просто чудесно. Она даже бессознательно улыбаться начала, ощущая, как ее опутывают, тормошат, щекочут бесчисленные водяные струи. Ливень словно бы смывал с нее возраст слой за слоем, год за годом, и она все очевидней осознавала себя совсем молодой девушкой, девчонкой. От грохота грома, синеватого блеска молний было одновременно и страшно, и весело. Марина Николаевна напрягалась в предчувствии очередного удара, очередной вспышки и даже торопила их: «А ну еще, еще раз!»

Гроза и дождь закончились так же быстро, как и начались. Марина Николаевна при этом нечто вроде смутного разочарования испытала, словно все время ждала чего-то главного, решающего, окончательного, но так и не дождалась.

К даче Марина Николаевна подходила уже при свете солнца. Измятая, вялая, обессиленная туча сползала на восток, к горизонту. Она потеряла и монолитность, и зловещую свою угрюмость, разваливалась на куски, обнажая ярко-синее, вымытое небо. Солнечный свет был особенно ласковым, мирным, и отблеск его шел отовсюду: от мокрой листвы, от луж и ручейков, от крашеных стен дач и древесных стволов.

Гроза миновала, но рожденное ею молодое, радостное чувство осталось в душе Марины Николаевны. Когда же она открыла калитку, увидела мужа и детей, то они тоже представились ей какими-то странно обновленными, свежими, радостными, и она, замерев, смотрела на них, как после долгой разлуки.