Что было, что будет - [16]

Мало-помалу старик стал замечать, что поведение коров меняется. Ели они уже не так охотно, то и дело поднимали головы, осматривались. Некое беспокойство все явственнее проступало в них. Наконец Зорька мыкнула раз-другой, словно пробуя голос, и замычала настойчиво и протяжно. Старик понял, что они ждут, требуют дойки, что их тревожит подступившее молоко.

Скоро коровы начали напирать на старика — к дому, к видневшемуся неподалеку селу их тянуло. Старик окриком и взмахом палки завернул назад одну, вторую, а когда они одновременно и вразброд пошли на него все трое, он даже растерялся немного. Попробуй-ка управься тут. Не мальчонка, чтобы с одной стороны лога на другую беспрестанно перебегать.

Однако управляться надо было — ведь это ж позор, если они сами по себе в село заявятся. «Да я тут костьми лягу, а такого не допущу», — решил старик.

И он стал, попеременно заворачивая и отгоняя то одну, то вторую, то третью корову, курсировать поперек лога. Сперва ходил, но по мере того как коровы становились все настырней, начал кое-где и трусцой припускать, под уклон, конечно. Когда пришлось сделать это первый раз, боялся сломать себе что-нибудь, рассыпаться на бегу. Но ничего, уцелел, и вторая пробежка далась ему уже легче. Время тянулось медленно, вязко, а он все сновал туда-сюда, то шагом, то рысцой, кричал до хрипоты, палкой грозно размахивал. И не переставал удивляться, что выдерживает. Правда, и одышка была, и сердце колотилось, и колени дрожали, но он терпел. Да и как же без этого? Иногда ведь по двору через силу бредешь, а тут вон какая гонка!

Увидев наконец идущих вдалеке женщин с ведрами, старик замер, постоял, опираясь грудью на палку, а потом медленно, подволакивая ноги, направился к кусту бузины, где были сложены его вещи. Все, баста, с облегчением подумал он. Теперь, если какая из коровенок и наладится в село, бабы ее перехватят. Теперь надо отдышаться успеть, чтобы не было заметно, как он тут измордовался.

Едва усевшись, старик почувствовал всю полноту своей усталости. Казалось, теперь бы и десятка метров не пробежал. Да где там пробежал, не прошел бы! Но на душе у него было хорошо, он был собой доволен. И с делом как-никак справился, и беготню такую страшенную вынес. И ничего, слава богу, не лопнуло в нем, не надорвалось. Есть, стало быть, еще силенки чуток. Похоже, что человек всегда больше способен сдюжить, чем предполагает. Много больше. Надо только не страшиться нагрузку давать. Хотя, одернул он себя, неизвестно еще, как бега эти отзовутся. Не пришлось бы бабам его домой на руках тащить.

Старик вытер мокрое лицо, пригладил остатки влажных волос на голове и встал навстречу приближавшимся женщинам. Они шли как-то очень дружно, шагая в лад, мелькая обнаженными, лоснящимися на солнце руками.

— Вот он, пастушок! — крикнула Надюшка. — Как новенький! Рад небось, что нас дождался?

— А то что же! — в тон ей, шутливо и бодро отозвался старик. — На вас поглядеть — и то радость!

Они подошли вплотную, и старик уловил исходящий от них сладковатый, приятный запах пота.

— Ну, как вы тут, дедушка? — озабоченно спросила невестка. — Живы-здоровы?

— Что ж со мной поделается? Я тут как на курортах был.

— Хороши курорты в такой-то вар! А заморенный чего? Вон как мышь мокрый…

— Дак припекает, — развел он руками. — Оно мне и неплохо, нутро-то согреть.

Женщины начали дойку, а старик устроился неподалеку, наблюдая за ними. Он слышал мерное, мягкое дыхание коров, звук бьющего в стенки ведер молока, улавливал его пресный, уютный запах, видел однообразно двигающих руками женщин, лог, крайние избы деревни, небо с редкими, тонкими облаками, во всем этом ему чудилось что-то неразрушимо прочное. Ему хотелось вечно видеть это или хотя бы твердо знать, что так оно все и останется, без конца повторяясь снова и снова…

Невестка кончила доить первой, подошла к старику и присела рядом.

— Что ж на самой на жаре? — спросила она. — В тенечке бы надо.

Старик близко видел ее полуоткрытые красные губы, белую полоску зубов между ними и притененные ресницами глаза.

— Ничего, ничего, — пробормотал он и, не удержавшись, как бы успокаивая, прикоснулся к ее полной смуглой и странно прохладной на солнце руке. — Ничего, пар костей не ломит.

— А я из-за этого пекла больше всего и переживала. Вдруг, думаю, удар этот солнечный, ведь и с молодыми даже случается.

— Да что ты, ей-богу! — Старик даже раздражение почувствовал. — Во что ты меня производишь? Неужто я доходяга такой?

— Доходяга не доходяга, а девятый десяток идет. Не шуточное дело… Может, молочка свежего нацедить?

— Некуда.

— А я в бутылку прямо. Давайте, давайте, мы осторожненько…

Молоко потекло старику по пальцам, и он остановил Татьяну:

— Погоди, на землю льем!

В бутылке все-таки оказалось немного молока, и старик сделал пару больших глотков с таким ощущением, словно ему душу чем-то теплым и мягким погладили.

— Что, молочком отпаиваешь? — крикнула подошедшая Надюшка. — Слушай, дедуля, может, и до конца, до вечера останешься, а? По-ударному!

— Могу, — отозвался старик. Он как бы и призабыл уже недавнюю свою маету. — Только приходите пораньше, а то коровенки колготиться начинают, не удержишь.