Чти веру свою - [39]

Понимал Иосиф, что один не выживет. Несмотря даже на то, что у него есть крыша над головой, жилье, еда. Пока ходит по земле, пока стоит на своих ногах, сможет сам согреть место, в котором обитает, пищу добыть сможет. А вот без связи с людьми, прежде всего через речь, пусть через одно-единственное слово, вряд ли выдержишь — усохнешь под тяжестью мыслей о сво­ем былом и настоящем.

Он это знал. Знал, чего иной раз стоит даже одно слово, которого от тебя кто-то ждет, а ты так и не произнесешь его, — судьбы. А если точно, его и ее, Теклюшкиной судьбы.

Своя судьба — так это и есть своя. Она как на ладони. Неподвластна она тебе: смирись с ней, живи, как живется. И он смирился. А вот о ее судьбе ему до сих пор ничего не было известно. Хотя иногда казалось, что Теклюшка, будто бесплотный дух, постоянно возле него. Он идет куда-то, она рядом, не отстает от него ни на шаг. Смотрит на него, и он понимает, что хочет спросить: «Почему же ты, Иосифка, когда просила, не сказал одного слова — останься? Неужто оно такое тяжелое, что произнести не смог? Сказал — осталась бы я с тобой и ничего того, что случилось, не было бы ни в твоей, ни в моей жизни...»

Помнит он и еще одно слово, сказанное чужими для него людьми, но заставившее его вернуться из города в Гуду, — дом. Огромное слово, судь­бы людские вершащее... Суть его необычайно ярко открылась ему однажды в городе, когда неожиданно стал свидетелем встречи двух незнакомых ему людей, двух братьев-воинов: один, молодой и здоровый, направлялся на фронт, другой, изувеченный, с обожженным лицом, ехал с фронта. И сотни людей с двух эшелонов, остановившихся на станции, — один направлялся на запад, другой на восток, — смотрели на этих воинов кто как на своих братьев, кто как на сыновей, а кто как на внуков. Они этих бойцов не знали и никак, ни кровно, ни родственно, не были с ними связаны. Но связь между этими людьми, ставшими свидетелями встречи двух воинов, существовала, и было какое-то особое ощущение единства, и сейчас не до конца понятное Иоси­фу. Хотя известно, что слово единит, как дух. И судьбу меняет. «Дом» было то слово. «Ваня, домой! — кричал изувеченному брату брат, направлявшийся на фронт. (Наверное, он знал, что его брат с таким обликом не хочет туда воз­вращаться.) — Слышишь?.. Домой!..»

И был выстраданный ответ: «...Бей гада!.. А я — домой!..»

В том, что инвалид после встречи с братом поехал домой, Иосиф не сомневался. Даже если и дома уже не было — изуверская война прошла по земле. А может, и родителей уже не было. Но, конечно же, были люди, среди которых он рос, мужал, которые провожали его на фронт. Они знали его с пеленок, помнили всяким — вот его дом...

Домой, в Гуду, вернулся тогда Иосиф под впечатлением именно этой встречи братьев, случайным свидетелем которой стал. Только и был дом, и не было его — жил в одиночестве. И в городе среди чужих людей был одинок, как былинка. Вот такой разлом, такое раздвоение. И, наверное, прежде всего, чтобы услышать людей, выбрался он первый раз из Кошары в город, когда и встретился с Архипом...

Вообще-то, в городе Иосиф бывал раз пять-шесть в году. И только в теплую пору года, с наступлением лета до наступления осени. И всегда осно­вательно готовился к поездке — с пустыми руками там нечего делать. Поэто­му отправлялся в дорогу только тогда, когда было что продать-обменять — весомый мешок свежей рыбы, переложенной крапивой, несколько вязанок сушеных белых грибов, с ведро орехов да еще две-три заячьи шкурки.

Затемно все это переносил в челн, который прятал в затоке. А как только начинало светать, тихо выплывал на стержень Дубосны, пускал свое легкое суденышко по течению, время от времени слегка правя веслом. На дне челна лежал шест. Им он работал, когда плыл против течения назад. Плыть же по течению, Дубосна река быстрая, одно удовольствие. Все забывается: только река и ты. Обычно такой порой над ней клубился легкий туман. Пронзая его, на воду лились золотые солнечные лучи. В траве, в кустах, в лесу слышались птичьи голоса. Прибрежные деревья, а это в основном березы, осины, дубы, изредка сосны, молча смотрелись в воду, сопровождая Иосифа почти до само­го пригорода — верст двадцать, если не больше.

Река до самого города бежала среди леса. Вблизи нее, ни справа, ни слева, не было поселений. Изредка встречались рыбаки. Забросив в воду уды, они сидели на берегу, следили за поплавками. Занятые своим, на человека в челне особого внимания не обращали, плыл тихо, рыбу не пугал. Таких настоящие рыбаки уважают...

Так вышло, что Иосифу повезло сразу же, как приплыл в город. Там он неожиданно сошелся с одним местным мужчиной примерно его возраста. Домик того стоял недалеко от реки, огород спускался почти к самой воде.

Тогда, выплыв из леса к лугу (река разрезала его на две части, большую слева, дальше от города, меньшую — к городу), Иосиф издали внимательно рассматривал правый берег, выбирая место, где можно было бы причалить.

Известно, челн нужно оставить там, где местные мужики привязывают свои лодки. Существует неписаное правило меж их хозяевами — свое не отдавай, но и чужое не бери. Правило это Иосиф знал. Оно всюду одинако­вое. Поэтому, как только заметил плес, а на нем с десяток лодок и лодчонок, направил туда свое суденышко. Под старой большой ольхой, росшей возле воды, нашел для него место. Подплыл к дереву, слева виден песок, справа темно, не иначе яма. Вылез из долбленки на мель — воробью по колено, втащил челн повыше на песок. Пока привязывал его к ольхе, не заметил, как к нему подошел мужчина.