Чрезвычайное положение - [30]

— Потом я поселился у своей сестры в Уолмер-Эстейт. Сад Мириам был полон цинний и флоксов. Изумительные цветы. Красные, голубые.

Эндрю чувствовал совсем рядом ее дыхание. Он нежно погладил ее шею.

— И вот я уже был в выпускном классе средней школы и каждое утро вместе с Эйбом и Джастином ходил по Конститьюшн-стрит.

Ее груди напряглись. Струны возвратились к первой теме концерта, послышались глухие удары клавишей.

— И когда я узнал результаты экзаменов, я вдруг ощутил себя как никогда одиноким. Оторванным от всех людей. То же чувство было у меня на Грэнд-Парейд, когда мальчик предложил мне молитвенник. В тот вечер, когда умерла моя мать, я стоял под дождем и слушал молитву апостоликов.

Началась изумительная вторая часть концерта. Дыхание девушки стало частым и прерывистым.

— Руфь?

— Да, Энди?

— Пожалуйста, Руфь.

— Хорошо.

Она прижималась к нему все тесней, и вдруг его захватила страсть. Он крепко сжал ее в своих объятиях. Почему-то ему снова вспомнилась жизнь у Мириам. И малыши с молитвенниками. И Рахманинов. «Влтава»? Нет, Рахманинов. Рапсодия, ноктюрн. Длинная кода. Прекрасная. Удивительно прекрасная. До слез.

Потом они долго еще лежали, обнявшись, и слушали последнюю часть. Музыка снова победно утверждала вторую тему. Затем под мощные звуки рояля грянул весь оркестр. Концерт кончился затихающим диалогом между солистом и оркестром. В комнате воцарилось безмолвие робеющей страсти.

— Руфь?

— Да, Энди.

— Мы совершили поступок, недостойный европейцев.

— Где-то я читала о подобном.

— Да. Я и моя белая леди совершили поступок, недостойный европейцев.

— А все-таки я тебя люблю.

— Ия тебя тоже.

— Мне нет дела ни до полиции, ни до семьи, ни до того, что подумают люди, — я только хочу быть с тобой.

— Это Южная Африка, дорогая.

— Ну и пусть.

Она тихо плакала в его объятиях. Прошло много времени, прежде чем он встал и поправил одежду.

— Хочешь еще джина? — спросил он, включая свет.

— Я и первого бокала не выпила.

— А я налью себе бренди на дорожку и пойду.

— Ты непременно должен уйти, Энди?

— Не могу же я спать здесь!

— Почему?

— С белой леди? Это было бы совсем не по-южноафрикански. — Он кисло усмехнулся.

— Куда же ты пойдешь?

— Думаю заглянуть к своей сестре Мириам. Мы не виделись два года — с тех нор, как я поссорился с ее мужем.

— 11о ведь она тебя не ждет.

— Не беспокойся, я как-нибудь устроюсь.

— Тебя не задержат?

— Все будет в ажуре.

— Но автобусы сейчас уже не ходят.

— Ничего, кто-нибудь подвезет.

— Возьми мою машину.

— А как же ты?

— Поеду в университет на автобусе.

— Когда мы теперь увидимся?

— Я буду свободна завтра с трех до четырех.

— Подождать тебя в библиотеке?

— Хорошо, Энди. Ключи в кармане моей куртки.

— Ладно.

Он проглотил бренди одним залпом и простился.

— До свидания, Энди.

— До свидания, Руфь.

Эндрю быстро сбежал по лестнице, подошел к стоянке и завел «остин». Когда он отъезжал, ему показалось, будто в машине, стоявшей на другой стороне улицы, сидит Блигенхаут.

Перевод Т. Редько

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Вторник, 29 марта 1960 года

Жилищное и промышленное строительство в Кейптауне почти полностью остановлено. Уголь, молоко и газеты доставляются нерегулярно и с опозданием. Покупатели вынуждены получать молоко непосредственно на складе. Хлеба не хватает. Число служащих в отелях и гаражах значительно сократилось. В доках Дункана скопилось множество судов. В магазинах Ланги продукты раскуплены подчистую — все до последнего мешка маиса, до последней буханки хлеба; положение с продовольствием в локации отчаянное. Свыше двух тысяч африканцев спешно возвращаются в Транскей. Как утверждают официальные источники, агитаторы якобы ходят по предприятиям и стройкам, по лавкам и домам жителей локации и угрожают суровой расправой, если они не прекратят работу.

Глава первая

Около двух часов Эндрю подъехал к дому Мириам. Свет во всех комнатах был погашен, и шторы на окнах плотно задернуты. Эндрю обрадовался, не обнаружив машины Кеннета на ее обычном месте у проволочной изгороди — ему так не хотелось нового скандала. Он поставил машину Руфи за углом и вернулся к парадному. Нажал кнопку звонка, и в памяти воскрес тот далекий вечер, когда он вот так же звонил в эту дверь. Сейчас никто не отзывается на его звонок, хотя он разносится по всему дому. Может быть, Мириам куда-нибудь ушла, но это маловероятно. Он стоял в нерешительности, не зная, что предпринять. Над бухтой плыл узенький прозрачный серп луны, окруженный косматыми облаками. Он снова нажал кнопку, и ему показалось, что на этот раз за дверью послышались шаги… Как давно это было! Тринадцать лет назад. День похорон матери. Теплый вечер, пришедший на смену ветрам и дождю. Над Столовой бухтой — желтая вангоговская луна. Пронизанные желтым светом сумерки в марте 1947 года. Воздух насыщен электричеством. Да, давно это было… Он решил позвонить еще раз. В прихожей вспыхнул свет.

— Кто там? — спросила Мириам каким-то странным голосом.

— Это я, Эндрю.

— Кто?

— Эндрю, твой брат.

— А-а… — Последовала длинная пауза, затем он услышал, как поворачивается в скважине ключ, и дверь слегка приоткрылась. — Входи, Эндрю!

— Мириам!

Он поразился происшедшей в ней перемене. Кожа на лице поблекла и сделалась прозрачной, как пергамент, под глазами набухли мешки. Теперь она казалась более хрупкой, чем прежде, и обнаруживала удивительное сходство с матерью, чего никогда раньше Эндрю не замечал.