Чочара - [109]

Розетта и Клориндо ездили в Фонди, в окрестные деревни, а иногда даже в Фрозиноне, в Террачину или Неаполь, и тогда они не ночевали дома; после каждой поездки Розетта, казалось, еще больше привязывалась к Клориндо, и я видела, что она падает все ниже: от моих внимательных глаз не могло укрыться ни одно самое маленькое изменение в ней. О возвращении в Рим теперь, конечно, и разговора не было, да и союзники до сих пор еще не освободили его. Но Клориндо уже намекал нам, что, даже когда союзники будут в Риме, мы не сразу сможем уехать из Фонди: Рим, конечно, станет военной зоной, и для поездки туда понадобятся бог знает какие разрешения, и неизвестно, еще, когда и как можно будет эти разрешения получить. Одним словом, то самое будущее, которое в дни освобождения казалось мне таким ясным и безоблачным, теперь заволокло черными тучами; виной тому было поведение Розетты, и потом этот Клориндо; я уж и не знала, хочется мне вернуться в Рим к нашей прежней жизни или нет, потому что эта жизнь не могла уже быть такой, как раньше, да и сами мы изменились. Дни, которые мы провели в розовом домике среди апельсиновых садов, были самыми ужасными из всего этого периода моей жизни; я знала, что Розетта путается с Клориндо, не только потому, что догадывалась об этом, я сама видела это, потому что они это делали чуть ли не у меня на глазах. Иногда, например, мы были уже в постели, когда с лужайки долетал знакомый свист, и Розетта тут же вскакивала с кровати. Я спрашивала ее раздраженно:

— Куда ты идешь так поздно? Можешь сказать мне, куда ты идешь?

Но она даже не отвечала мне, оденется, бывало, наспех и бежит наружу; лицо у нее стало настороженное и жадное, какое было тогда, когда она вернулась из Ленолы; и я поняла, что Розетта не та, что раньше, и никогда не будет больше прежней Розеттой. А как-то раз Клориндо ночевал у нас в сарае, я почти уверена, что это был он, проснулась я и слышу — кровать у Розетты скрипит и кто-то разговаривает шепотом; я в темноте села на своей кровати и спрашиваю у Розетты, спит она или нет. А Розетта мне сердито:

— Конечно, сплю, что мне еще делать? Разбудила меня.

Я не поверила ей, но все же улеглась, а они притихли и ждут, пока я не засну; только на заре Клориндо выскользнул от нас. Тогда я не захотела зажигать свечу, потому что мне было противно видеть их вместе в постели; когда он уходил на заре, я притворилась спящей, лежала с закрытыми глазами, но я знала, когда он ушел, потому что дверь легонько так скрипнула. Но чаще всего они уезжали куда-то сразу же после ужина на грузовике и возвращались поздно ночью.

Так повторялось почти каждый день; в общем они наслаждались своею любовью; у Клориндо под глазами появились синяки, он похудел, а Розетта с каждым днем все больше превращалась в женщину — она ходила такая томная и довольная, как женщины, которые часто и охотно занимаются такими вещами с мужчиной, если этот мужчина им нравится, а они нравятся ему.

Так прошел месяц, и я уже начинала утешать себя, что Клориндо все-таки красивый парень, что он хорошо зарабатывает, разъезжая на своем грузовике и занимаясь спекуляцией, он женится на Розетте — и все уладится. Нельзя сказать, чтобы это мне очень нравилось, потому что Клориндо был мне противен, а просто тут уж ничего не поделаешь, да и потом замуж за него собиралась не я, а Розетта, и если он ей нравился, то я тут бессильна. Они поженятся, думала я, переедут в Фрозиноне, где жила семья Клориндо, у них пойдут дети, и Розетта найдет свое счастье. Это меня немного утешило, но вот только меня беспокоило то, что ни Клориндо, ни Розетта никогда и не заикались о женитьбе. Поэтому однажды вечером после ужина, когда мы с Розеттой остались одни в сарае, я собралась с духом и говорю ей:

— Я не хочу знать, что вы делаете и чем занимаетесь, когда остаетесь вдвоем, но меня все-таки интересуют его намерения. И если, как я надеюсь, намерения у него серьезные, то когда вы думаете пожениться?

Розетта сидела напротив меня на кровати и снимала туфли. Она выпрямилась, посмотрела на меня и сказала, как о чем-то совсем обычном:

— Клориндо уже женат, мама, у него в Фрозиноне жена и двое детей.

Как услышала я это, кровь бросилась мне в голову, знаете, я чочара, а у нас, чочаров, кровь горячая, и пырнуть кого-нибудь ножом для нас это сущий пустяк. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я соскочила с кровати, бросилась на Розетту, схватила ее за шиворот, повалила на матрац и стала со всей злостью бить по лицу. Она закрывала лицо рукой, а я знай колотила ее и кричала:

— Я убью тебя… Ты хочешь быть потаскушкой, но прежде, чем ты ею окончательно станешь, я убью тебя.

Она защищалась от моих ударов, как могла, закрывала лицо руками, но делала это молча и не пыталась убежать. Наконец я утомилась и перестала бить ее, но она так и не шевельнулась, продолжала лежать на кровати, уткнувшись лицом в подушку; не знаю уж, что она делала: плакала или просто обдумывала. Я долго не могла отдышаться, сидела на своей постели, уставившись на Розетту, и мною все больше овладевало отчаяние: я понимала, что, если даже убью ее, это ни к чему не приведет, я была бессильна, Розетта меня не слушалась и никогда не будет слушаться, я уже потеряла над ней всякую власть. Наконец я сказала со злостью: