Чм66 или миллион лет после затмения солнца - [32]
Жена писателя много говорила об истреблении в 30-х годах казахов.
Я спросил:
– За что расстреляли Сакена Сейфуллина?
– Расстреляли, потому что они нам завидовали. – сказала жена писателя.
– Кто нам завидовал?
– Русские.
Зависть русских к казахам для меня новость. Что в нас такого, чтобы нам завидовали русские? Жена писателя настаивала на том, что они завидуют нам, потому что завидуют. Завидуют из зависти. Как у
Портоса в "Трех мушкетерах": "Дерусь, потому что дерусь. И не нахожу более достойной причины".
Мама нахваливала Сатыбалды: "Талант, талант…". Она представала непоследовательной. Для музыканта или композитора талант она считала необязательным, а литератор без дарования по ее словам не мог получиться.
Я не верил, что Сатыбалды станет хорошим писателем. Я смутно что понимал про талант, но соображал так, что для писателя быть талантливым не просто мало – ничтожно мало.
В этом соображении укреплял меня Шеф. Мама продолжала твердить:
"Талант – это все!".
Шеф заводился и выходил из себя.
– Что все? Талант – это фуфло!
Мама отрицательно вертела головой.
– Фуфло имес. Сен цумбийсын.
Почему я не верил, что Сатыбалды станет хорошим писателем?
Тогда я придавал большое значение мелочам и по ним чувствовал, что Сатыбалды ехидствует над моими братьями. Потом мне казалось, что жил он у нас, как бы делая великое одолжение. Есть порода людей, черпающих самовозвышающий торч в чужих несчастьях. Сатыбалды особь из этой породы.
Удивляло меня и то, что, оказывается следил он и за мной.
Сатыбалды застукал меня с сигаретой и давай стращать: "Я ведь могу и отцу твоему рассказать. Хочешь?". Я молил его: "Не надо…Я больше не буду". Он ощерился довольной улыбкой. Сатыбалды все равно – курю я или нет, – но он совершенно искренне находил запугивание смешным занятием.
Его невзлюбил Шеф и пару раз он порывался отбуцкать писателя.
Доктор относился к нему крайне безответственно – как к мужу красивой жены. Джон определился с ним точнее всех, сказав: "Сатыбалды – зверек".
Я уходил из детской ночевать то в спальню к родителям, то к братьям в столовую. Жена писателя не отпускала меня: "Пожалуйста, не уходи".
Фонари на улице горели до утра. Моя кровать перпендикулярно примыкала к кровати писательской пары. И если слегка повернуть голову вправо, то можно было видеть соседей по комнате.
Я притворялся спящим и ждал. Ждал долго. Ничего не происходило.
Они только и делали, что разговаривали. Говорил все время писатель:
"Потерпи… Скоро у нас будет все… Деньги, почет, слава, квартира…".
И так каждую ночь: "Деньги, почет, слава, квартира".
По утрам я приходил в столовую. Джон поднимался с постели: "Ну что там?".
Нараспев я отвечал:
– Все то же самое. Деньги, почет, слава, квартира.
Из-за нашего постояльца писатели из аулов (а других тогда почти и не было) представали предо мной одинаково похожими на мамин талант.
И если на глаза попадалась книжка казахского автора, то казалось, что едва я открою обложку, меня тотчас же настигнет очередной талант и будет неотвратимо бить по мозгам:
"Деньги, почет, слава, квартира!".
В начале 62-го мама поехала за Ситкой Чарли. Вернулся брат из
Ленинграда по прежнему разговорчивым. Может так бывает после длительного стационара? Понял, что лечение прошло в пустую, как только услышал от Ситки ключевое слово "Сталинград".
– Мама, что сказали врачи? – спросил я. – Ситка вылечился?
– Вылечился.
– Тогда почему он снова болтает про Сталинград?
– Пройдет.
Не прошло. Сталинград продолжал пылать огненными руинами внутри
Ситки Чарли. Брату не суждено было пробиться из осажденного города к спешащей на помощь группировке Манштейна. И это еще не все.
Прибавилась новая напасть.
Дикий Запад.
Ситка раскачивался и, глядя перед собой, разделяя слова по слогам, напевал:
– На Аме-ри-кан-ский Ди-кий За-пад, вэй!
Его захватили страхи и про Сарыджаз с Канайкой. Сарыджаз и
Канайка психолечебницы для хроников под Кзыл-Ордой. Ими, говорил
Ситка, врачи запугивают непослушных больных.
В отместку за Дикий Запад Джон и я дразнили Ситку своей песней:
Сарыджаз – Канайка!
Кызыл-Орда!
Там банда негров
Лупцует льва!
Джон обалденно бацал твист. Ситка улыбался: "Ангел ада". Доктор просил: "Сбацай нормальную вещь".
Джон выходил на середину столовой и требовательно щелкал пальцами: "Дайте румбу".
Румбу танцевал Джон так же, как и играл в футбол. В его движениях было много неправильного, обычно так румбу не танцуют. Смотреть можно, но пляске отчаянно не хватало огня и было в ней что-то такое, чего мы не понимали и от чего всем нам почему-то становилось неловко.
Грозился Ситка отвезти нас в Америку.
– Скоро, очень скоро мы все поедем в Америку.
Ситка обещал вывезти в Америку не только родню и близких Приходил за мной Лампас и брат кричал ему из кухни: "Алмас, поедешь со мной в
Америку?".
Я загораживал Лампаса от Ситки и уговаривал: "Завязывай".
…После Ленинграда с диспансера на Пролетарской Ситку перевели на Сейфуллина, в настоящую психбольницу.
Стояла середина лета. Раздетые по пояс больные бродили кругами, лежали на скамейках, в траве и на клумбе. У проходной косматый старик играл на мандолине. Медбратья, медсестры сидели на вынесенных стульях и лениво посматривали на разгуливавших больных.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.