ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский - [38]
Евреи принимали одно за другим чужие наречия и писали на них, писали не без славы. Девятнадцать веков тому назад жил еврей Саул из Тарса. Если бы он жил теперь, он назывался бы Шиель Тарсер и, согласно разъяснению сената, ему было бы запрещено принять благородное имя Павла. Этот Саул из Тарса писал по-гречески, варварским стилем, как пишут иностранцы. Не думаю, чтоб кто-либо пожелал исключить из всемирной литературы греческие писания апостола Павла. Из каждой ошибки его стиля выросли благоуханные цветы христианского красноречия…
Пора, однако, перейти, согласно требованиям вежливости, к главному виновнику торжества, г. К. Чуковскому.
О К. Чуковском в последнее время пишут во всех газетах от «Русского знамени» до «Столичной почты», и все пишут одно и то же. «Талантливый молодой человек, подающий надежды, но, к сожалению, не страдает избытком идей и эрудиции». Мне это так надоело, что я готов написать как раз наоборот: «По личным и достоверным сведениям, могу сообщить: г. К. Чуковский — почтенный старик, с бородой как у Фауста, с лысиной как у П. И. Вейнберга[171], состоит ученым корреспондентом Академии Наук и готовит к печати…»
Без шуток, я готов противоречить общему мнению и признать, что когда К. Чуковский пишет о том, что ему близко знакомо, т. е. о русской литературе, у него есть и эрудиция, и общие идеи или, по крайней мере, общие настроения. Не хуже, чем у других, и даже, быть может, лучше. Ибо не надо забывать, что мы литературной критикой отнюдь не избалованы…
Все последние критические статьи г. К. Чуковского о Зайцеве, о Куприне, о Шолом Аше проникнуты единством настроения, тоскою о воскрешении быта, невинно убиенного российскими символистами.
Но когда К. Чуковский пишет о таком новом и незнакомом предмете, каков еврейский вопрос, да еще пишет по слухам, из вторых рук, у него ничего не выходит, кроме сплошного недоразумения.
Был сфинкс в пустыне, сфинкс из гранита. У него были крепкие когти, как у льва Иуды, и пламенный взгляд, как у Юдифи в стенах Ветилуйских. Шесть тысяч лет он простоял в пустыне. Знойные вихри сожгли и занесли прахом его крепкую спину, острым песком исцарапали твердые щеки.
Потом пришли варвары и вырыли сфинкса и перенесли в далекий город и поставили в гетто на узком перекрестке. Холодные дожди поливают голову сфинксу. К твердому граниту пристало много грязи, чужой грязи. Черное ненастье изъело плечи до трещин. Кругом сфинкса стоят деревянные заборы, уродливые, полуразрушенные. На заборах заборные надписи: «Здесь проходить воспрещается». Но сфинкс все стоит… Голова его выше заборов. Этот сфинкс — еврейский народ.
Идет по улице мальчик, лет двенадцати, с флагом… с флагом сзади. Такие проворные шалуны бывают в кинематографе. Они мастера на все руки. Налить ли воды за шею сонному старику, подложить ли петарду ничего не подозревающей кухарке.
Мальчик видит высокую серую голову старого сфинкса. Он подходит ближе и говорит с удивлением: «Какая странная скульптура. Дайте сюда резец. Я ее немного исправлю».
Впрочем, я только что протестовал против такого стиля.
В публике много ругались по поводу статьи К. Чуковского. Я не разделяю этого общего озлобления. Статья К. Чуковского — доброжелательная, можно сказать, почти сионистская статья. Есть два рода сионизма: один еврейский, а другой христианский. Первый говорит: «Милые евреи, зачем нам жить в этой стране, в их стране. Уйдем отсюда, если угодно, в Сион, если угодно, в Уганду».
Христианский сионизм говорит: «Милые евреи, зачем вам жить в этой стране, в нашей стране. Уйдите отсюда. Если угодно, в Сион, если угодно, в Уганду».
К. Чуковский осыпает евреев похвалами в тоне Максима Горького, когда он говорит о финляндцах[172]. «Благородный финляндский народ приобщился культуре. Он имеет таких писателей, как Ира Ихохонен, скульпторов, как Стобеллиус, экономистов, как Финн-Енотаевский…»
Еврейский народ меньше всего нуждается в таких похвалах. Еврейский народ — большой народ. Он имеет большие добродетели и большие пороки. Из этих добродетелей и пороков можно было бы воздвигнуть две триумфальные арки, и К. Чуковский мог бы прогуливаться под ними, высоко задирая голову, чтобы увидеть их вершины.
Еврейский народ — старый, исторический, сложный народ. Он спаян из своеобразной амальгамы различных племенных элементов, и из Книги, и из гонений. Книга обросла сплетением огромной литературы, как кружевом и паутиной. Гонения тянутся тридцать веков, начиная с Амана.
В античном Риме было предместье Субурра для рабов и евреев, не хуже гомельского «Рва». Гонения проникли в самую душу еврейского народа и отточили ее, как твердую сталь. Эта сталь была орудием самозащиты, потом стала острым орудием мировой культуры, ибо ее лезвие рассекало все, что подлежит рассечению на этом черном, неправедном, уродливом свете.
Из этой стали испанские врачи делали свои первые ланцеты и социальные реформаторы ковали свой узкий и острый скальпель. Много нарывов телесных и духовных, религиозных и социальных вскрыто бесстрашным еврейским скальпелем.
Гений еврейского народа вырос из гонений. Лишь под ударами молота сыплются яркие искры. Берне
Наиболее полная на сегодняшний день биография знаменитого генерального секретаря Коминтерна, деятеля болгарского и международного коммунистического и рабочего движения, национального лидера послевоенной Болгарии Георгия Димитрова (1882–1949). Для воссоздания жизненного пути героя автор использовал обширный корпус документальных источников, научных исследований и ранее недоступных архивных материалов, в том числе его не публиковавшийся на русском языке дневник (1933–1949). В биографии Димитрова оставили глубокий и драматичный отпечаток крупнейшие события и явления первой половины XX века — войны, революции, массовые народные движения, победа социализма в СССР, борьба с фашизмом, новаторские социальные проекты, раздел мира на сферы влияния.
В первой части книги «Дедюхино» рассказывается о жителях Никольщины, одного из районов исчезнувшего в середине XX века рабочего поселка. Адресована широкому кругу читателей.
Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.
Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.
Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Полина Венгерова, в девичестве Эпштейн, родилась в 1833 году в Бобруйске в богатой традиционной еврейской семье, выросла в Бресте, куда семейство переехало в связи с делами отца, была выдана замуж в Конотоп, сопровождала мужа, пытавшегося устроиться в Ковно, Вильне, Петербурге, пока наконец семья не осела в Минске, где Венгерову предложили место директора банка. Муж умер в 1892 году, и через шесть лет после его смерти Венгерова начала писать мемуары — «Воспоминания бабушки».«Воспоминания» Венгеровой, хотя и издавались на разных языках и неоднократно упоминались в исследованиях по еврейскому Просвещению в Российской империи и по истории еврейской семьи и женщин, до сих пор не удостоились полномасштабного научного анализа.
Марек Эдельман (ум. 2009) — руководитель восстания в варшавском гетто в 1943 году — выпустил книгу «И была любовь в гетто». Она представляет собой его рассказ (записанный Паулой Савицкой в период с января до ноября 2008 года) о жизни в гетто, о том, что — как он сам говорит — «и там, в нечеловеческих условиях, люди переживали прекрасные минуты». Эдельман считает, что нужно, следуя ветхозаветным заповедям, учить (особенно молодежь) тому, что «зло — это зло, ненависть — зло, а любовь — обязанность». И его книга — такой урок, преподанный в яркой, безыскусной форме и оттого производящий на читателя необыкновенно сильное впечатление.В книгу включено предисловие известного польского писателя Яцека Бохенского, выступление Эдельмана на конференции «Польская память — еврейская память» в июне 1995 года и список упомянутых в книге людей с краткими сведениями о каждом.
Предлагаемые вниманию читателей воспоминания Давида Соломоновича Шора, блестящего пианиста, педагога, общественного деятеля, являвшегося одной из значительных фигур российского сионистского движения рубежа веков, являются частью архива семьи Шор, переданного в 1978 году на хранение в Национальную и университетскую библиотеку Иерусалима Надеждой Рафаиловной Шор. Для книги был отобран ряд текстов и писем, охватывающих период примерно до 1918 года, что соответствует первому, дореволюционному периоду жизни Шора, самому продолжительному и плодотворному в его жизни.В качестве иллюстраций использованы материалы из архива семьи Шор, из отдела рукописей Национальной и университетской библиотеки Иерусалима (4° 1521), а также из книг Shor N.
Художник Амшей Нюренберг (1887–1979) родился в Елисаветграде. В 1911 году, окончив Одесское художественное училище, он отправился в Париж, где в течение года делил ателье с М. Шагалом, общался с представителями европейского авангарда. Вернувшись на родину, переехал в Москву, где сотрудничал в «Окнах РОСТА» и сблизился с группой «Бубновый валет». В конце жизни А. Нюренберг работал над мемуарами, которые посвящены его жизни в Париже, французскому искусству того времени и сохранили свежесть первых впечатлений и остроту оценок.