ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский - [33]

Лежи под одеялом и молчи.

Интересна эта «почвенность» беспочвенного народа. У русских так напрасно ратовал за «почву» когда-то Ф. М. Достоевский — но много ли нашлось у него последователей! Русские люди, здесь, у себя, на своей земле так и не построили себе Городка, и если судить по нынешней нашей литературе, то и вправду придется признать, что «ни нравов, ни обычаев у нас не имеется». Мы, как Янкель Шепшович из пьесы Аша «Бог мести». Этот Янкель Шепшович, содержатель веселого дома, оторвался от «быта», выбежал из-под «одеяла» на мороз — и сам еврейский Бог, владыка быта и блюститель его, мстит за его поругание. Бог и быт у евреев все еще синонимы. Радостно быть Шолом Ашем!

«Бог мести» мудрая вещь, и поэтичнейшая, и опять-таки очаровательно гармоничная. Ни один мускул ее не напряжен, ничто не сделано «нарочно», все неожиданно и все необходимо. Радостно быть Шолом Ашем!

Я хотел еще писать о Гиршбейне и Бялике, но место мое иссякает, и потому я позволяю себе отложить беседу до следующего раза.

М. Бугровский. Еврейство в русской литературе [149]

Тема эта разрабатывается не в правой печати, не в антисемитском органе, а в наирадикальнейших «Свобод<ных> Мыс<лях>», пристанище тех радикалов, которые, надо признать это, сумели как-то сохранить своеобразные публицистические и литературные облики в пошлой, обесцвечивающей всех и вся кружковщине. Национальность и еврейство — здесь наложено табу радикальщины, к этим вопросам воспрещается относиться сознательно и критически: к национализму надлежит относиться с издевательством или ненавистью, перед еврейством — благоговеть. И вдруг в радикальном лагере нашелся писатель, который возмутился против кружкового катехизиса, который, оставаясь в лоне радикальной церкви, пошел на явный раскол с нею. Явление прелюбопытное!

Г. Чуковский начал с того, что зорко присмотрелся к «освободительной» публицистике и, присмотревшись, громко и честно заявил, что в нее вошла в огромном количестве «сволочь».[150] Статью г. Чуковского заметили, о ней заговорили, но не надолго: ее постарались замять, как неприятный скандал в «благородном семействе», и г. Чуковский к этой теме более не возвращался. Но все же он остался «беспокойным» человеком, своего рода Чацким среди радикальных Фамусовых и Скалозубов. Мысль его обратилась на новую щекотливую тему, и он выкинул опять непозволительное антраша. Пребывая в обществе, в котором евреи самые желанные сочлены, не ограниченные никаким процентом, г. Чуковский заявил вдруг, что евреи и русская литература — понятия несовместимые! Сказать это в газете, в которой половина (быть может, и более) сотрудников евреи, которая и руководится евреем[151] — большая смелость, от которой, по-видимому, оторопела и редакция газеты, не сообразившая всех последствий статьи г. Чуковского и наивно оговаривающаяся, что некоторые мысли автора «парадоксальны». Еще бы не парадоксальны — для радикальной и полуеврейской газеты! <…>[152]

Мало того, что еврей неспособен стать русским писателем, он неспособен и понять русскую литературу, оценить русский гений. Еврей, как остроумно замечает Чуковский, может бросить микву и талес, но он все же останется евреем — и до понимания и оценки Достоевского ему никогда не возвыситься. <…>[153]

Чуковский пытается смягчить свои выводы тем соображением, что-де и англичане не могут понять Льва Толстого, и приводит в пример, как неудачно были истолкованы на английской сцене три мужика из «Плодов просвещения». Но ведь то на английской сцене! Можно ли отнести этот пример и к тем же англичанам или немцам, которые сжились с русским народом и с русским бытом, не переставая быть немцами и англичанами.

Конечно, г. Чуковский прав, что гений прежде всего национален и что национальность есть нечто самодовлеющее. Но если психический «эндосмос» и «экзосмос»[154] труден вообще между культурно-национальными типами, то с евреями он невозможен. Как бы ни старался сочувствовать русский человек евреям, но объевреиться он не может, не может и еврей стать русским человеком.

Литература большое дело, литература — это жизнь, так по крайней мере твердят все прогрессисты со времен Белинского. И если евреям не дано овладеть русской литературой, если в русской литературе они могут быть только маклерами и факторами, но никогда не возвысятся до роли творцов, то могут ли они выполнять творческую жизнь в других областях русской жизни, могут ли они проникаться нашими интересами, нашими горестями и радостями? Если для еврея непонятны русская жизнь, русский быт и русский язык, русский народ, то он не может быть законодателем этого народа, он всегда останется в нем чужим, инородцем, иностранцем, который терпим среди людей общих интересов лишь постольку, поскольку он не вреден.

Эмес. «Евреи и русская литература» [155]

Под этим названием появилась статья К. Чуковского в «Свободных мыслях». Высказанные в ней взгляды для нашего читателя не новы, а пишущий эти строки вполне с ними согласен. Но они изложены так сильно, прямо, без обиняков, словом, так, как может излагать только русский человек, что представляет интерес и для еврейского читателя.