ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский - [11]

Но ведь не только общество на личность влияет. Есть и другое страшное давление. Его в свое <время> с такой силой указал наш славный социолог: оно называется увеличение напряженности разделения труда. Многосторонне развитая личность, попавшая в такой строй…

Кроме того, я может быть неясно указал прошлый раз, что индивидуализм — это и есть та «нравоучительная» идея, которая следует из марксизма… Марксизм вовсе не такое уж объективное учение, как это кажется Абезгаузу и т. д. Нужно различать 2 рода настроения.

Вот идея Ибсена. Отвлеченные самодовлеющие идеи — может высказывать сильный одинокий человек (<…> «Дикая утка»[44]).

Эти записи Чуковского, где настойчиво в качестве главной темы обсуждения назван индивидуализм, позволяют именно этими выступлениями Жаботинского соотнести воспоминания одесского фельетониста И. А. Тривуса, которые привел Иосиф Шлехтман в уже упоминавшейся биографии Жаботинского:

Менее всего Жаботинский был склонен прощать преобладающую в «прогрессивном» обществе моду на презрение к правам отдельной личности, с этим он был готов яростно сражаться всегда и везде. Нетрудно вообразить, какую бурю вызвало в Кружке[45] первое публичное выступление популярного фельетониста. И. А. Тривус, присутствовавший на этом памятном вечере, живо описывает дискуссию, последовавшую за речью Жаботинского. <…> Выступление базировалось на том, что наивысшей ценностью общества должны быть права и свобода личности. Это — единственный идеал, как и борьба за счастье индивидуума, за возможность расширять горизонты, развиваться и реализовываться. И совершенно неправильно ставить общественное выше личного, стремиться к «коллективному», «массовому», «униформе». Прогресс состоит в освобождении личности от цепей коллектива: личность и только личность является создателем и двигателем прогресса. Только личность может стать первопроходцем и примером для масс, для человечества. Коллективизм, построенный на механическом подчинении, на следовании общим и обязательным для всех правилам и образу жизни — не что иное, как новая форма рабства — реакционная и тупиковая. Ни муравейник, ни улей, как бы высоко и эффективно организованы они ни были, не могут служить образцом для человеческого сообщества. <…> Аудитория, терпевшая напор Жаботинского в течение целого часа, не смогла вынести последнего сравнения. Со всех сторон стали раздаваться вопли, крики, свист, проклятья: «Довольно! Хватит! Реакционер! Анархист! Буржуа! Шпион! Стыд и позор!» Один за другим вставали оппоненты, язвительно атаковавшие оратора.[46]

Косвенно подтверждает правомерность такого соотнесения газетная вырезка, вклеенная в дневник Чуковского: «В непродолжительном времени выйдет в свет сборник гг. Альталены и К. Чуковского, посвященный индивидуализму». Однако сведений об этом сборнике обнаружить не удалось — очевидно, он не вышел в свет. Зато Чуковский вскоре после выступления в прениях по реферату Жаботинского опубликовал сразу две статьи об индивидуализме[47], в которых частично использовал материалы полемических возражений Жаботинскому. Один из таких «утилизированных» фрагментов мы выделили в записях Чуковского курсивом.

В дневнике Чуковского сохранилось еще одно упоминание о словесном турнире в Литературно-артистическом обществе, где он принимал участие вместе с Жаботинским:

8 февраля 1903. Вот какая заметка напечатана была вчера (вклеена вырезка из газеты): «Контрасты современности» <доклад К. Чуковского в лит. арт. о-ве> вызвал настоящий словесный турнир между докладчиком и отстаивавшим его положения гг. Жаботинским, Меттом с одной стороны и резко восставших против идеализма гг. Брусиловским, Гинзбургом и др. Прения затянулись до 12 ч. ночи. Следующее собеседование состоится через 2 недели.[48]

Эти успешные выступления помогали вхождению в литературную среду, тем более что параллельно Чуковский начал регулярно печататься в «Одесских новостях». Молодой Николай Корнейчуков, с момента вступления на журналистское поприще ставший навсегда Корнеем Чуковским, полностью оправдал ожидания Жаботинского. «Скоро одесская газета, — вспоминал Владимир Швейцер, — держалась уже на „трех китах“: корреспондент из Рима, писавший под псевдонимом „Altalena“, бытописатель одесского „дна“ Кармен, отец известного кинорежиссера Романа Кармена, и молодой литературный критик Корней Чуковский».[49]

Поддержка Жаботинского многое значила в последующем быстром превращении юноши без определенных занятий, не окончившего курс гимназии и перебивавшегося частными уроками, во влиятельного литературного критика. Разумеется, этой быстрой метаморфозе способствовала исключительная, почти религиозная любовь Чуковского к литературе и его не менее исключительная работоспособность.

Но все-таки в период, когда молодому критику приходилось завоевывать право «сметь свое суждение иметь», Жаботинскому неоднократно случалось приходить ему на помощь. Так было после публикации критического фельетона Чуковского «Л. Е. Оболенский»[50], в котором он высмеял пустопорожние статьи плодовитого либерального публициста. Не привыкший к подобным выпадам Оболенский ответил начинающему критику свысока, и Altalena нашел нужным посвятить заступничеству за Чуковского один из очередных фельетонов «Вскользь»