Читтавивека: Учения безмолвного ума - [29]

«Мудрость» означает здесь использование мудрости в нашей медитативной практике. Как мы это делаем? Как мы используем мудрость? Через распознавание свойственных лично нам разновидностей гордыни, тщеславия и привязанностей к нашим взглядам и мнениям, к материальному миру, к традиции и к учителю, к нашим друзьям. Это не означает, что нам надо думать, что мы не должны испытывать привязанности, или что мы обязаны от всего этого избавиться. Это тоже не очень мудро, ибо мудрость — это способность наблюдать привязанность, понимать ее и отпускать ее, вместо того, чтобы привязываться к идеям, что мы не должны быть ни к чему привязаны.

Иногда слышишь, как здешние монахи, монахини или миряне говорят: «Ни к чему не привязывайся». И вот мы привязываемся к воззрению о непривязанности! «Я не собираюсь привязываться к Аджану Сумедхо; я могу получать наставления у кого угодно. Я ухожу отсюда, с той самой целью, чтобы доказать свою непривязанность к достопочтенному Сумедхо». В этом случае вы привязываетесь к представлению о том, что вы не должны быть привязаны ко мне, или что вы должны уйти, чтобы доказать свою непривязанность — а это совсем не то, что нужно! Это не очень-то мудро, не правда ли? Вы просто привязываетесь к чему-то другому. Вы можете пойти в Броквуд-парк, услышать там лекцию Кришнамурти¹³ и подумать: «Я не собираюсь привязываться к этим религиозным условностям, ко всем этим простираниям, иконам Будды, монахам и всему такому. Криш-намурти говорит, что все это чепуха — “Не имейте с этим ничего общего, это все бесполезные вещи”». И вот вы привязываетесь к взгляду, что нет никакой пользы в религиозных условностях и что вам они ни к чему. Но это ведь тоже привязанность, не так ли? — привязанность к взглядам и мнениям — и привязываетесь ли вы к тому, что говорит Кришнамурти, или к тому, что говорю я, это все равно привязанность.

Итак, мы распознаем привязанность, и то, что ее распознает — это мудрость. Это не значит, что мы должны быть привязаны к любому иному мнению; нам надо распознать привязанность и понять, что в данном случае она освобождает нас от обмана привязанностями, созданными нами самими.

Распознайте, что привязанность имеет определенную ценность. Когда мы учимся ходить, сначала мы просто ползаем, просто беспорядочно двигаем руками и ногами. Мама не говорит своему маленькому ребенку: «Прекрати эти нелепые движения! Иди!», или: «Ты всегда будешь от меня зависеть, сосать мою грудь, все время за меня цепляться — ты всю свою жизнь будешь цепляться за мать!» Ребенок нуждается в привязанности к матери. Но если мать хочет, чтобы ребенок всегда был к ней привязан, это не очень-то мудро с ее стороны. А когда мы можем позволить людям быть привязанными к нам для того, чтобы придать им сил и для того, чтобы, получив силу, они смогли оставить нас — это сострадание.

Религиозные условности и установления — это такие вещи, которые мы можем использовать сообразно времени и месту, о которых мы можем размышлять и из которых мы можем учиться, вместо того, чтобы создавать мнение, что мы не должны ни к чему привязываться, а быть полностью независимыми и самодостаточными. Вообще буддийский монах находится в весьма зависимом состоянии. Мы зависим от вещей, которые нам подают миряне: от еды, от одежды, от крыши над головой и от лекарств. У нас нет денег, нет возможности готовить пищу, возделывать огород или как-то обеспечивать себя. Нам приходится зависеть от доброты других людей для того, чтобы удовлетворять основные жизненные потребности. Люди говорят: «Почему вы не выращиваете себе овощи и фрукты, почему вы не становитесь самодостаточными, чтоб не зависеть от всех этих людей? Вы же можете быть независимыми». Это очень ценится в нашем обществе — быть самодостаточным, независимым, никому не должным, не зависящим ни от чего. Однако существуют все эти правила и предписания, установленные Буддой Готамой — это не я их придумал.

Если бы Винаю придумывал я, я бы, возможно, установил другие порядки: как здорово быть самодостаточным, со своей собственной грядкой капусты, со своими собственными сбережениями, со своей собственной келлией — «Вы мне не нужны, я независим и свободен, я самодостаточен».

Когда я принял монашество, я, собственно, и не знал, во что ввязался; позднее я заметил, что стал целиком и полностью зависим от других людей. Моя семья исповедовала философию белых, англо-саксонских, самодостаточных, независимых представителей среднего класса — «ни от кого не завись!» В Америке это называется «синдром WASP» — «белый» (White), «англосакс» (Anglo-Saxon), «протестант» (Protestant). Вы — не то, что южные европейцы, которые зависят от своих мамочек и всё такое. Вы совершенно независимы от отца и матери; вы протестант — никаких Пап, ничего такого; в вас нет никакого раболепия. Это черным приходится заискивать перед кем-то, но если вы белый, англосакс и протестант, это означает, что вы на вершине общественной лестницы — вы лучший!

И вот я угодил в буддийскую страну и в возрасте тридцати двух лет принял обеты саманеры (послушника). В Таиланде саманеры — это обычно маленькие мальчики, так что мне приходилось все время сидеть вместе с тайскими мальчишками. Представьте — я, ростом за шесть футов, тридцати двух лет от роду, сижу, ем и во всем равняюсь на маленьких ребятишек — это очень меня смущало. Мне приходилось зависеть от людей, которые подавали мне пищу или что-либо еще; я не мог иметь никаких денег. Так что я стал размышлять: «Зачем все это? Ради чего? Что хотел Будда этим сказать? Почему он все так придумал? Почему он не стал следовать ценностям белых, англосаксов, протестантов — как мои родители?»