Читайте старые книги. Книга 2 - [57]

”Анналы типографии Альдов” господина Ренуара Перевод В. Мильчиной

О. Ренуар. Анналы типографии Альдов (3-е изд., 1834). Титульный лист

Поверьте, мы даже и представить себе не можем, каковы были первые типографы^{342}. Вообразите себе человека, прекрасно знакомого со всеми науками, знающего древние языки не хуже родного, умеющего читать рукописи, сравнивать тексты, выбирать наиболее исправные варианты, составлять комментарии, разбираться в различных диалектах и в мудреных законах орфографии. В человеке этом превосходное знание науки, искусства, архитектуры и истории древности соединяется с тем тонким и редкостным чутьем, которое позволяет угадать в простодушной копии руку настоящего мастера по особенностям стиля, оборотам, фигурам речи, достоинствам и недостаткам, скрытым от непосвященных. Человек этот штудирует кодекс^{343} за кодексом, обходит библиотеку за библиотекой, переезжает из страны в страну ради того, чтобы выверить сомнительный фрагмент, прояснить темное место, уточнить конъектуру, а поскольку ум человеческий не в силах вместить все те бесчисленные сведения, которые необходимы этому типографу, он призывает Бадиуса из Фландрии, Эразма из Голландии, Халкондила из Греции; он окружает себя знаменитейшими людьми своего времени, дабы они помогли ему завоевать бессмертие. Но это еще не все. Владея сокровищами древности, наш типограф желает воздвигнуть им достойный памятник в произведениях своего чудесного искусства; этой цели он достигнет, лишь напечатав такую книгу, которая будет изумлять и восхищать еще многие и многие поколения. Дабы осуществить сей славный замысел, наш типограф выбирает из древних рукописей ту, где буквы, любовно выведенные каллиграфом, наиболее четки и изящны, он заимствует их начертания, выверяет пропорции и заказывает шрифт опытному граверу, такому, как Никола Йенсон, Франческо из Болоньи или Клод Гарамон^{344}. Пройдет десять столетий, а эти прекрасные буквы, отпечатанные яркой, блестящей, несмываемой типографской краской, будут по-прежнему радовать взоры, ибо оттиснуты они на тонкой, гибкой, хрустящей бумаге, почти не страшащейся разрушительного действия времени, оттиснуты так ровно, словно все страницы вышли из-под пресса одновременно. Весь в хлопотах, трудах и затратах, типограф, этот ученый мастер, исполненный самого благородного бескорыстия, редко наживал крупное состояние, ибо разорительные шедевры книжного искусства, изготовленные на благо общества, приносили ему мало прибыли; но разве помышлял о праздном и бесплодном наслаждении роскошью тот, кто умел достойно жить трудами рук своих, а детям завещал бесценное наследство — любовь к своему делу? В ту пору типограф и в мыслях не имел сделать своего сына крупным финансистом, судьей или государственным деятелем. Он передавал детям свои печатные станки и свою марку, свои знания и свою репутацию; и таким почетом пользовалась его профессия, что прославленное имя передавалось в семье из поколения в поколения, с прибавлением порядкового номера, словно в королевских династиях. Кстати говоря, короли нередко покровительствовали мастерам великого искусства и осыпали их милостями. Сикст IV сделал Йенсона ”графом Палатинским”, Филипп II доказал, что не знает звания выше печатника, наименовав Христофа Плантена^{345} своим ”архитипографом”; Франциск I^{346} не раз приходил в типографию Робера Этьенна, дабы побеседовать с хозяином, и стоял в молчании, дожидаясь, пока тот кончит править корректурные листы. Нынче такого, пожалуй, уже не увидишь, и справедливости ради следует признать, что виной тому не одни короли.

Теперь мне предстоит рассказать о том, каковы сегодняшние типографы, — дело далеко не столь приятное, и я бы вовсе не стал за него браться, если бы не боялся, что читатель сам припомнит те редкие исключения, которые, увы, лишь подтверждают правило. Правило же это состоит в том, что нынешний типограф уже не тот вдохновенный исследователь творений человеческого ума, о котором мы только что вели речь. Более того, он даже не добросовестный ремесленник, почитающий своим долгом исполнять с некоторым блеском порученные ему дела. Это монополист, получивший привилегию продавать скверные клочки бумаги, запачканные бесформенными каракулями, всякому, кто настолько глуп, что решится их купить. Нечего и думать пробудить в нем чувство законной гордости, напомнив ему о славном начале книгопечатания, ибо он даже не знает толком, когда была напечатана первая книга — при Юлии Цезаре или при Карле Великом. Нечего и думать узнать его мнение о старинной или новейшей рукописи, которую он отдает наборщикам. У него есть веские причины для молчания: он не знает ни греческого, ни латыни и не умеет писать без ошибок даже на том скверном жаргоне, который его сосед или, если вам угодно, сообщник-книгопродавец выдает за французский язык. Ни один из этих почтенных мужей ничуть не интересуется развитием просвещения и процветанием словесности. Так же мало волнует того и другого материальное усовершенствование типографского искусства и моральная красота продаваемых книг. Книгопродавец скупает по дешевке старый хлам с тем, чтобы продать его втридорога, а типограф выпекает из него топорные, равно бездарные по форме и по содержанию тома, которые противно поставить на книжную полку. Если вам взбредет на ум открыть одну из новых книг, листайте ее как можно аккуратнее, а главное, очень осторожно разрезайте рыхлые страницы — края их наверняка порвутся. Те жалкие лохмотья, которые сегодня по иронии судьбы именуют бумагой, хотя они практически ничем не отличаются от тряпья, варящегося в чане у бумажника, пользуются благосклонностью наследников Эльзевиров (да простит мне Господь это святотатство!) по причинам экономическим. Эта мягкая, пористая, губчатая масса, жадно впитывающая в себя грязные потоки жидкой, почти бесцветной типографской краски, не требует почти никаких усилий ни от хилого тискальщика, нанятого за полцены, ни от трухлявого старого пресса; чтобы такая бумага впитала в себя отвратительную жидкость, скупо наносимую на красочный валик, достаточно слегка-слегка провести этим валиком по головкам тех ломаных гвоздей, которые самочинно заняли в верстаке место литер; сегодня, благодаря гнусной предусмотрительности типографа, их тусклые, смазанные оттиски с грехом пополам еще воспроизводят прихотливые творения человеческого ума, но недалек тот день, когда они поставят в тупик терпеливейших и мудрейших Шампольонов будущего. Впрочем, надо отдать должное стыдливости сострадательного типографа: он, насколько может, щадит ваши глаза, утомленные его неприглядной тарабарщиной, и размещает свои неудобочитаемые строки так свободно, чтобы глаз мог отдыхать на широких пробелах. Еще немного, и читателям будут предлагать девственно белые страницы; дал бы Бог многим нынешним книгам выйти из печати в эту блаженную пору! Не подумайте, однако, что, печатая книгу с широченными пробелами, среди которых редкие слова теряются, словно пловцы у Вергилия, in gurgito vasto