Читайте старые книги. Книга 2 - [31]

Словаря Французской академии Перевод В. Мильчиной

Нет ничего легче, чем критиковать словарь. Причина тому очень проста: образцовый словарь должен содержать все, из чего состоит язык, — все его слова, все идиомы, все толкования этих слов и примеры на каждое из этих толкований; между тем в мире не найдется не только человека, но и сколь угодно обширного и тщательно подобранного научного общества, которое знало бы все слова без исключения и могло без ошибки истолковать их смысл. Лет двадцать назад пять сотен государственных мужей^{189}, собравшихся ad hoc[34] три заседания подряд обсуждали значения двух глаголов, самых понятных в любом языке (насколько я помню, это были глаголы ”предупреждать” и ”подавлять”) и расстались, так и не придя к единому мнению. Четвертое заседание принесло бы еще меньше пользы; о сотом нечего и говорить. Даже если бы гении и мудрецы всех времен и народов занимались подобным делом до скончания века, они наверняка упустили бы из виду мелочи, известные любому школьнику. Такова судьба языков и словарей.

Поэтому неудивительно, что Словарь Французской академии еще не успел выйти в свет и даже еще не был окончен, когда первые недоброжелатели обрушили на него свои нападки. Критика их была нередко справедливой, потому что, когда речь идет о словаре, ”критика легка”^{190}, как никогда, — и всегда злой, потому что литераторы, не принятые в Академию, хотя многие из них были этого вполне достойны, не могли смотреть на литературных аристократов, заседавших под ее сводами, без гнева и ревности. С этим-то спором о словах я и собираюсь сегодня познакомить тех из моих немногочисленных читателей, которые, подобно мне, по прихоти или по привычке интересуются нашим классическим старьем. У каждого свой вкус, да я и не уверен, что в наши дни есть существенно более приятные способы проводить время.

Самый ранний из памфлетов против академического словаря — среди которых встречаются и превосходные и бездарные — ”Комедия академиков” Сент-Эвремона; она воспроизведена в его ”Сочинениях”, отдельные же издания 1646 года (оно указано у господина Барбье) и 1650 года найти почти невозможно. Эту ”комедию”, комедией вовсе не являющуюся, Пелиссон зачислил в разряд фарсов^{191} и тем оказал ей незаслуженную честь — ведь среди фарсов попадаются восхитительные. ”Комедия” же Сент-Эвремона — довольно пошлое сочинение, где изредка попадаются недурные шутки. Во всяком случае ”Комедии” очень далеко до остроумной и язвительной ”Беседы маршала д’Окинкура и отца Каная”^{192}, автором которой я вслед за Вольтером — впрочем, очень ненадежным советчиком в вопросах истории литературы — считаю Шарлеваля.

”Прошение словарей”, бесспорно принадлежащее Менажу, который самолично перепечатал его в своей ”Смеси” (1652), вышло впервые в 1649 году под названием ”Парнас в тревоге”; имя издателя, указанное на титульном листе, — Жан дю Крок — скорее всего выдумано. Этот ин-кварто — книга чрезвычайно редкая; если верить легенде, она была напечатана по копии, похищенной аббатом де Монтреем у другого аббата, по фамилии Жиро, у которого хранились бумаги Менажа. ”Прошение словарей” написано в бурлескной манере^{193}, как правило, пошлой и плоской, но сделавшейся с легкой руки даровитого Скаррона настолько популярной, что отголоски ее слышатся даже в сочинениях скромника Сарразена. Менаж был не силен в стихах — это признавали все, кроме него самого. Поэтому ”Прошение словарей” не что иное, как вирши весьма посредственного поэта, избравшего, как на грех, скверный жанр. Оно могло произвести какое-то впечатление лишь в эпоху, когда у людей хватало свободного времени на пустяки.

Однако и оно не прошло бесследно, поскольку нет такого сочинения, пусть даже совершенно бессмысленного для толпы, из которого люди умные и здравомыслящие не смогли бы извлечь пользу. В своем прошении Менаж с успехом заступается за союз ”ибо” — предмет смертельной, хотя и лишенной разумных оснований ненависти Гомбервиля; он возражает против модной в ту пору новинки — ”феминизации” множества существительных мужского рода — и темпераментно нападает на итальянизированную орфографию, которой однажды, в тот день, когда к реформе господина де Вольтера прибавится реформа господина Марля^{194}, нам придется подчиниться. Ясно, что он оказал французской орфографии важные услуги. Я, разумеется, имею в виду Менажа, а не господина Марля.

Фюретьер, сочинитель Всеобщего словаря, опубликованного посмертно, ответил Академии, с 1683 года преследовавшей его своими обвинениями, двумя ”Записками” о своем деле, изданными в 1685 и 1686 годах; обычно они бывают приплетены к довольно пространному ”Рекламному проекту” словаря, вышедшему в Амстердаме у Анри Деборда (12°). Первая из этих двух брошюр — великолепная защитительная речь, где Фюретьер очень обстоятельно и даже довольно почтительно обсуждает исключительную привилегию Академии на издание словаря и опасность, которой подобная монополия грозит литературной республике. Речь эта тем более убедительна, что автор приводит примеры, неопровержимо доказывающие несходство словаря Академии с его словарем, который явился подлинной энциклопедией языка и, заметим в скобках, именно оттого устарел в 30 лет, так же как устарела Энциклопедия Дидро и как всегда будет устаревать любой специальный словарь, тогда как словарь Академии, несмотря на все его очевидные несовершенства, будет жить столько же, сколько французский язык. После чтения брошюры Фюретьера невозможно не признать, что, если автор ее и пользовался подчас недостойными средствами, цель у него была благая. Академия же вместо того, чтобы олицетворять мудрость, опустилась до мести и кляуз. Кроме того, Фюретьер был столь предусмотрителен, что, дав своему памфлету название ”Записка, направленная против некоторых членов Академии”, поименно перечислил всех тех членов славного ученого общества, с которыми не желал ссориться; в их число вошли, во-первых, вельможи — мера по тем временам более чем разумная, — а во-вторых, аристократы слова, ничуть не менее влиятельные, чем аристократы по рождению, — Юэ, Боссюэ, Флешье, Депрео, Расин и Корнель. Что же касается Лафонтена