Читая маршала Жукова - [26]

Кстати, младшая сестра, Эльза, многим известная как французская писательница Эльза Триоле, слабодушием тоже не страдала и низвела до ничтожества Луи Арагона, начинавшего ярким сюрреалистом, почти равным Элюару, а закончившего реалистом вполне серого свойства.

Судьба Примакова, люто ненавидимого Сталиным, была предопределена давно.

И вот Шмидт, отпетая голова, отчаянный даже среди храбрецов Червонного Казачества друг Примакова, соратник Якира, тот, кто всегда был впереди любой атаки, командир первого в РККА танкового тяжелого дивизиона…

Верил Якир в его вину? В какую? Троцкист? Навестил в тюрьме, это на грани реальности, но так было, Якир добился свидания, и герой из героев Шмидт, кавалер четырех Георгиев, два ордена Красного Знамени, в жизни ничего не боявшийся, слова не сказал другу Ионе?!

Влезть в шкуру Гутмана-Шмидта легче, чем в шкуру вождя. Будь ты хоть трижды герой, а куда денешься, коли у тебя мать, или жена, замужняя сестра с выводком детей… А, может, и вовсе по-простому ему сказали, шершавым языком плаката: "Пикнешь - друг-надежа твой тут и останется, по очереди на допрос ходить будете". Что, невозможно? Не сломался Шмидт, трижды раненый на полях Гражданской, дважды награжденный легендарный герой. Это ему посвятил свою "Думу про Опанаса" Эдуард Багрицкий. Молчал Шмидт[22] и думал: "Ты, друг-надежа, ты ж не дурак. Вот я перед тобой с запудренными синяками. Сам видишь, с кем имеем дело. Поднимайся же, пока у тебя целый округ".

Не поднялся Якир. Далеко от Киева до Москвы. Чуть шевельнешься - и друзей твоих в расход. А Московский округ не расшевелишь, он не военный, он полицейский, там-то уж давно все схвачено.

17. К вопросу о заговоре

"Устранивший Сталина совершит благородное дело"[23]. Эти слова я поставил было эпиграфом к книге. Слова, которые неловко произнести. Призыв к убийству тирана.

И что же военные? Впрямь сговаривались?

Как уже замечено, военные не были ни однородны, ни едины. Большинство тех, кто стал жертвой Сталина, вначале имели все основания не опасаться за свою судьбу. Так было с Егоровым. Маршал был человеком Сталина. В конце концов, можно быть грамотным военным, храбрым в бою, но - мало ли маршалов, которые дрожали перед женами… В мирное время трудно упрекать военных, ставших чиновниками. Работают много, готовят армию к будущим испытаниям тщательно и умело, но уже в рассуждении того, что вести ее в бой придется не им. Роль сыграна, можно жить и наслаждаться жизнью в уважении и довольстве. И не лезть на рожон. Тем паче что Сталин к началу репрессий успел набрать в политической игре немало очков. Случись заварушка, маршал Егоров наверное встал бы на сторону вождя. Быть может, он сделал бы это, сочувствуя мятежникам, но ведь воинская дисциплина, верность присяге - не пустые все же слова.

Кто же из них настолько проникся будущим, чтобы, если представится случай, переступить даже через это?

Вождь, конечно, не ошибся: первая восьмерка жертв как раз и состояла из людей, подлинное отношение которых к нему не было тайной. Но толки о заговоре остаются не подкрепленными. Ничем абсолютно. Многие современники (я в том числе) счастливы были бы, найдись доказательство заговора командармов. Вот это была бы подлинная их реабилитация - не невиновности перед Сталиным, но невиновности перед страной и собственной совестью.

Увы, не только доказательств - даже свидетельств заговора нет, ни письменных (их, скорее всего, и не было), ни устных, хотя замещение Сталина любым другим деятелем партии было несомненным желанием каждого из его первых жертв. Кроме этой нелюбви к Сталину в сетях истории не осталось ничего. И это при том, что, в силу занимаемых должностей, первые жертвы общались со множеством людей, а через руки лубянских старателей прошел после гибели военных пласт самого драгоценного человеческого материала, оставив лишь самые общие слова о желательности смены вождя. Более того, потом сгинуло немало самих старателей, после них тоже остались протоколы допросов, но и в них нет ничего. Так что говорить можно - и то гипотетически - лишь об использовании ситуации, подобной той, какая сложилась в начале войны. Если даже после ужасающего головосечения 1937-1939 г.г. многие командиры пренебрегли в канун войны сталинским запретом на повышенную боеготовность[24], то нетрудно представить действия таких ответственных военачальников, какими были командующие пограничными округами Уборевич и Якир. Не вступая в дебаты с кремлевским горцем и не запрашивая помощи, они распорядились бы наличными силами в соответствии с данными разведки, координируя действия между собой. В таких условиях вождю оставалась лишь роль наблюдателя. Чрезвычайная обстановка de facto не оставляла ему свободы действий. И в этом просчет добросовестных западных ученых, вроде Дж. Эриксона, считающих, что и живые командармы не отменили бы трагических событий начала войны, ибо, дескать, у кормила все равно оставался Сталин. Западные ученые в ментальности своей законопослушной и помыслить не могут о непослушании. Но при живых командармах события на советско-германском театре войны - если бы она вообще началась - развивались бы совсем по иному сценарию. Армия не простила бы Сталину такого начала и ему не пришлось бы обременять себя государственными обязанностями после чего-то, хоть отдаленно напоминавшего Минский или Киевский котлы. Да и в самом начале, в истерике 22 июня, вождя некому было бы успокаивать и уговаривать вернуться к власти.