Читая «Лолиту» в Тегеране - [127]

Музыканты играли с серьезными лицами. Исполнять музыку совсем без эмоций невозможно, поэтому они изобразили скорбные мины. Соло-гитарист, казалось, сердился на зрителей; он хмурился, пытаясь не двигаться – задача непростая, учитывая, что исполнял он «Джипси кингз».

Биджан предложил уйти пораньше, не то нас затопчет толпа; поскольку во время концерта зрителям запрещали выражать эмоции, они могли отыграться и выместить накопившееся, затоптав своих соседей. Мы вышли на улицу и несколько минут постояли у входа. Биджан, обычно неразговорчивый, был очень тронут увиденным.

– Жалко этих ребят, – сказал он. – Талант у них, безусловно, имеется, но качество их исполнения никого не интересует – и никогда не будет интересовать. Режим критикует их за упадничество и прозападные наклонности, а зрители даже не думают критиковать, только хвалят – и не потому, что они играют хорошо, а потому, что играют запрещенную музыку. И как в таких условиях научиться играть? – добавил он, обращаясь к нам всем.

– Ты прав, – ответила я, ощутив необходимость заполнить последовавшую паузу. – Никого здесь не будут оценивать по достоинству. И те, кто ничего не смыслит в музыке, будут выступать и называть себя музыкантами. – Нассрин насупилась; Рамин притих и, кажется, обиделся. Я поразилась этой метаморфозе и решила не усугублять его смущение и не просить его ответить.

Нассрин вдруг оживилась. – Набоков не стал бы это терпеть, – взволнованно проговорила она. – Взгляните на нас – мы смешные и жалкие, раз считаем это за развлечение. – Она размахивала руками и тараторила, пытаясь скрыть неловкость за нервной тирадой. – Набокову бы было о чем писать, окажись он здесь – это же такая пошлость!

– Что? – спросила Негар, которой понравилась не столько музыка, сколько вечер вне дома.

– Пошлость, – повторила Нассрин и вопреки себе продолжать не стала.

13

Рассеянно расставляя тарелки перед ужином, я бурчала себе под нос. Биджан повернулся ко мне и спросил: ты чем недовольна? Тебя это вряд ли заинтересует, ответила я без надобности резко. А вдруг, ответил он. Хорошо, я думала о менопаузе. Он вернулся к своему Би-би-си: ты права, меня это не интересует, сказал он. А с чего это тебя это не интересует, взъелась я? Разве тебе не хочется узнать о том, что происходило с твоей матерью, будет происходить с твоей женой, сестрами, дочерью и даже любовницей, мрачно добавила я, случись тебе когда-нибудь завести роман? Я была к нему несправедлива. Он не был равнодушен к тяготам женщин в Исламской Республике, но в последнее время злился, когда я жаловалась. Я же возмущалась, будто он был виноват во всех бедствиях, навлеченных на нас режимом, и это, в свою очередь, заставляло его замыкаться в себе и вести себя так, будто ему были безразличны проблемы, которые на самом деле искренне его волновали.

Последнее занятие с девочками закончилось на странной ноте: мы обсуждали наших матерей, их проблемы и их полное невежество в том, что касалось менопаузы. Обсуждение началось с Манны. Накануне они с Нимой в третий раз смотрели «Модельершу» Винсента Миннелли – поймали канал по спутниковой тарелке. Манну очень расстроил этот фильм. Она поняла, что репрезентация любви в кино и литературе не соответствует иранскому контексту. Любовь есть любовь, но описать ее можно множеством способов. Когда она читала «Госпожу Бовари» или смотрела «Касабланку», все ее органы чувств вовлекались в работу; она слышала, видела, касалась, ощущала запахи. Но когда она слушала песни о любви, читала романы и смотрела фильмы, ей никогда не казалось, что все это может ее коснуться. А в персидских фильмах, когда герои влюблены, по их виду и жестам нельзя было об этом догадаться. Любовь в Иране была запрещена, вычеркнута из публичного пространства. И как прикажете любить, если выражать это чувство незаконно?

Мы стали обсуждать эту тему и сделали несколько открытий. Я обнаружила, что почти все девочки мысленно проводят черту между любовью, которую они описывали как «интеллектуальную» или «духовную» («хорошая» любовь), и сексом («плохая» любовь). И важнее для них была более возвышенная духовная близость. Даже Митра, поигрывая ямочками, рассудила, что секс в отношениях не так уж важен и она никогда не придавала особого значения сексуальному удовлетворению. Но сильнее всего нас поразила Азин. Кокетливым тоном, свидетельствовавшим о том, что она вернулась в норму – у них с мужем установилось временное перемирие – Азин заявила, что в жизни важнее всего мистическое единение человека со вселенной. Она философски добавила, что мужчина – лишь сосуд для этой высшей духовной любви. Сосуд? Все ее прежние заявления о том, как важно для нее сексуальное наслаждение и физическая совместимость, вылетели в трубу. Даже Махшид удивилась; они с Манной коротко переглянулись.

– Так значит, – сказала Нассрин, до этого сидевшая тихо, – когда твой муж тебя бьет, ты можешь притвориться, что все это происходит не на самом деле: ведь он всего лишь пустой сосуд, который ты наполняешь своими фантазиями? И ведь не только Азин это утверждает, – фыркнула она. – Вы все говорите примерно то же самое.