Чисты перед народом - [3]

Впрочем, сейчас это и необязательно. Ибо наряду с хорошей и плохой прозой настойчиво навязывается так называемая другая проза, которую сами же писатели называют совершенно определенно «чернухой». Это смакование всех мерзостей жизни и непристойностей или бессмысленный набор фраз, отвлеченные, «космические» рассуждения и т. п. «Что привязались: хорошая, плохая, — доказывают иные критики. — Все бы вам делить на черное и белое. Не хорошая и не плохая, а другая».

Так, может, мы говорили о другой прозе? Совсем нет. Проза самая обычная. Секрет в ином. Уж больно лакомая тема. А раз ее открыли, так нужно открыть так, чтобы читатель содрогнулся.

Не отстает от литературы и кинематограф. Ну он у нас по напористости вообще бежит впереди перестройки, вот только шедевров никак не дождемся. Ленинградский режиссер Александр Рогожкин снял фильм «Караул». Вы, конечно, уже догадались, о тех же неуставных взаимоотношениях. Снято хорошо, и затронута действительно больная струна. Автор талантливо рассказывает, как ломается молодая душа солдата, охраняющего заключенных на этапе. Действительно, зачем брать в эти тюремные вагоны неокрепших юношей, когда можно спокойно набирать вольнонаемных. Фильм трагический, тяжелый, правдивый. Но вот что интересно. Обобщающая идея его тесно переплетается с вышеупомянутыми повестями. И режиссер убежденно вещает об этом миллионам телезрителей. Заявляя не без пафоса, что искусство не должно судить, ибо это безнравственно, сам все же судит. Безапелляционно говорит, что события, отображенные в фильме, типичны не только для внутренних войск, но и для Советской Армии. И это еще цветочки. Ну мы уже говорили о том, как быстро из них выращивают ягодки. А дальше идут более серьезные обобщения. Что современная армия изжила себя и совершенно небоеспособна. Это, по его мнению, показал Афганистан. Слушайте и смотрите, участники афганских боев, как вас оценивает «крупный военный специалист». Что показуха вообще присуща всей нашей армии, а «дедовщина» выгодна офицерам, чтобы меньше работать с солдатами. Вот кто, оказывается, ее насаждает — бездельники-офицеры. Правда, Рогожкин наверное не знает, что они сутками не бывают дома, живут в таких условиях, которые уважаемому режиссеру и не снились. Нет, возможно, снились. Ведь все свои выводы он подкрепляет «вескими аргументами» — «...если верить военным». Каким военным? Кто мог рассказать ему подобные истории? Кто дал ему право судить о всей армии?

«О чем вы говорите? — скажет читатель. — Надоела лакированная литература, приукрашенный солдатский рай с шутником старшиной, страдающими от любви и ожидания подругами и новобранцами, по мановению ока превращающимися в бравых солдат». Правильно. Надоела. Армия всегда, даже в мирное время, была суровой школой. Но нельзя же, по воле некоторых авторов, превращать ее из суровой школы в мрачный застенок или бандитский притон. Ведь даже в последние годы, когда особенно обострились негативы армейской жизни, тысячи матерей ждут не дождутся, когда их чадо заберут в армию. Недавно встречаю соседку. Спрашиваю: «Как дела у сына Олега?» Заплакала. «Два месяца, — говорит, — осталось до призыва, хоть бы дотянул, не посадили. Из армии человеком вернется...» Значит, осталась еще у людей вера в воспитательные возможности армии. А ведь Олег, можете мне поверить, придет в армию с твердо сложившимися убеждениями, что сильный всегда прав, что унизить слабого так же естественно, как безропотно подчиниться насильнику.

Но мы и этого не замечаем в своем разоблачительном рвении. Вот и рисуем общую безысходную картину. Призывник знает, кто и как будет над ним издеваться, как офицеры будут гонять его на строительство собственных гаражей, но ровным счетом не представляет, что его могут встретить доброжелательные начальники, товарищи, просто нормальные люди.

Спору нет, много еще безобразий в армии. К сожалению, далеко не лучшие люди нередко носят офицерские погоны. Вот уже в Ленинграде в числе налетчиков оказались курсанты высшего военного училища. Служат в армии и казнокрады, и насильники, взяточники и убийцы. Но так ли уж их много, чтобы делать обобщающие выводы о всех?! Армия - сколок общества, общества больного, в котором вышеперечисленные болячки еще страшней, объемней, разрушительней. А мы уже начинаем искать особую разлагающую роль армейских коллективов.

Так ли уж новы нынешние нападки на армию, неуемное стремление представить ее в неприглядном виде? Конечно, нет. Не будем вдаваться в давнюю историю. Вместе с волной гласности до нас дошел, наконец, известный ранее по «голосам» роман В. Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Здесь разговор не об неуставных взаимоотношениях и наркотиках в казарме. Это, как считают некоторые критики, литература самого высокого уровня. Уже одним тем, что роман был запрещен, а автора «вынудили» покинуть родину, Войновичу был создан режим «наибольшего благоприятствования». Автор-то страдалец. Как говорит его друг известный кинорежиссер Э. Рязанов, Войновичу создали такие невыносимые условия, что он вынужден был четыре года жить с отключенным телефоном. Следуя этой логике, всем миллионам нетелефонизированных граждан тоже надо бежать из Советского Союза. Но вернемся к роману о Чонкине. Какими лестными эпитетами его только не награждают! Тот же Рязанов считает, что роман непременно останется в истории нашей словесности. Критик И. Золотусский сравнивает автора с великим Гоголем, что весьма странно для специалиста, многие годы занимавшегося творчеством Гоголя. Критик Бенедикт Сарнов идет еще дальше, добавляет имена Фонвизина, Грибоедова, Щедрина и даже Розанова. Розанов и Войнович, что может быть несопоставимей и нелепей! Еще сравнивают с Ярославом Гашеком. Много-де общего. Что же, действительно, общего немало. У Гашека Швейк в известном месте читает обрывок книжной страницы, полностью приведенный автором. И у Войновича в этом же самом отхожем месте Чонкин читает обрывок, только газеты, и тоже полностью приведенный в тексте. Таких совпадений более чем достаточно. Без труда прослеживается стремление Войновича создать советского Швейка. Но Гашек потому и обессмертил себя гениальным романом, что его Швейк неповторим, как неповторимы сюжеты, характеры, язык великого чешского писателя. Наши же критики этого не замечают или делают вид, что не замечают.