Чистое сердце - [87]

— Говори, дитя мое.

— Это отец послал вас за мной?

— Нет, — ответила она с грустью.

— Но, по крайней мере, как вы думаете, он одобряет ваш поступок?

— Не думаю, — сказала она еще с большей грустью, предвидя то, что может произойти.

— В таком случае, матушка, Бог мне судья. Отец отрекся от меня, бросил меня в пустыне, я не существую больше для него, как он сказал, я мертв для всех. Я вернусь на асиенду, когда не только Бог и отец, но когда я сам смогу простить себе мое преступление. С сегодняшнего дня я начну новую жизнь. Кто знает, может быть, Бог, посылающий мне это испытание, имеет тайные предначертания для меня? Да будет исполнена Его воля. Мое решение неизменно.

Мать с минуту пристально смотрела на меня. Она знала: если я сказал, то никогда не возьму своего слова назад. Две слезы тихо скатились по ее бледным щекам.

— Да исполнится воля Божия, — сказала она, — мы остаемся в пустыне.

— Как! — воскликнул я с радостным изумлением. — Вы соглашаетесь остаться со мной?

— Разве я не твоя мать? — ответила она с бесконечной добротой, прижимая меня к сердцу.

ГЛАВА XXIII. Продолжение предыдущей

Снаружи, за дверью дома охотника продолжался вой команчей. После минутного молчания, справившись с волнением, Чистое Сердце возобновил свой рассказ.

— Напрасно умолял я матушку оставить меня под защитой Бога и вернуться с Эусебио на асиенду; ее решение было неизменным.

— С тех пор как я обвенчалась с твоим отцом, — сказала она мне, — какие бы требования он не высказывал, как бы они ни были несправедливы — я всегда оставалась для него скорее покорной и преданной рабой, чем женой с равными правами. Никогда с моих губ не срывалась жалоба, никогда я не противоречила его воле, но сегодня чаша терпения переполнилась. Прогнав тебя, отказавшись выслушать мои мольбы, презрев мои слезы, он показал наконец всю суровость своего сердца, эгоизм и жестокую гордость, которые им управляют. Человек, принявший хладнокровное решение поступить так варварски со своим первенцем, не имеет сердца. Приговор, произнесенный им над тобой, я, в свою очередь, произношу над ним. Отныне мы будем жить по закону возмездия, по закону пустыни: око за око, зуб за зуб.

Как многие слабые натуры, привыкшие робко склонять голову под натиском, моя мать, лишь только дух возмущения вошел в ее сердце, стала настолько же упорной, насколько прежде была уступчивой. Тон, которым она произнесла эти слова, сразу показал, что мои настояния будут бесполезны, поэтому лучше уступить. Я попробовал обратиться к Эусебио, но при первых же словах этот честный малый остановил меня, рассмеявшись мне в лицо, и сказал ясно и решительно, что видел мое рождение и надеется увидеть мою смерть.

И с этой стороны нечего было надеяться на поддержку, и я отказался от борьбы.

Я напомнил матушке, что, заметив ее исчезновение, отец вместе с прочими обитателями асиенды пустятся в погоню, и если мы не постараемся уйти подальше, неизбежно будем задержаны.

Мать и Эусебио приехали верхом. К несчастью, лошадь моей матери от усталости совсем разбила ноги и не способна была следовать за нами. Мы сняли с нее седло и оставили ее на произвол судьбы. Мать села на другую лошадь, мы с Эусебио следовали за ней пешком, в то время как наши собаки бежали впереди. Так наш караван пустился в путь.

Мы не знали, куда идем, и не очень заботились об этом. Равнины сменялись лесами, ручьи — реками, а мы продолжали продвигаться вперед, добывая себе пропитание охотой и останавливаясь там, где нас заставала ночь, не испытывая сожаления о прошлом, не заботясь о будущем.

Почти месяц мы двигались все вперед, избегая по возможности встречи с дикими зверями и дикарями, казавшимися нам одинаково свирепыми.

По воскресеньям мы обычно прерывали путешествие и проводили этот день в благочестивых беседах. Мать читала Библию и толковала ее Эусебио и мне. В один из таких дней, около трех часов пополудни, когда жара начала спадать, я поднялся и взял ружье, собираясь поохотиться, так как наша провизия подходила к концу. Матушка ничего мне не сказала, хотя, как я уже упоминал, воскресенье мы посвящали отдыху, и я отправился с двумя собаками.

Шел я довольно долго, не замечая ничего, на что стоило бы потратить заряд, и прошел уже около двух миль, как вдруг собаки, бежавшие по привычке впереди меня, поджали хвосты и вернулись ко мне в необычайном беспокойстве.

Хотя я и был новичком среди лесных охотников, но тем не менее счел необходимым действовать осмотрительно, не зная, с каким врагом мне придется встретиться. Я продвигался шаг за шагом, осматривая окрестности и прислушиваясь к малейшему шуму.

Недолго пришлось мне находиться в неизвестности: вскоре послышались ужасные крики.

Первым моим порывом было скрыться, но любопытство удержало меня, и зарядив ружье, чтобы быть готовым ко любому приключению, я продолжал пробираться в ту сторону, откуда неслись все более сильные и отчаянные крики.

Вскоре мне все стало ясно: среди деревьев, на довольно широкой поляне я заметил пятерых или шестерых индейских воинов, борющихся с ожесточением отчаяния против превосходящего числа врагов. Индейцы, очевидно, были захвачены на стоянке, так как ноги их лошадей были спутаны, костер потухал. На земле были распростерты несколько оскальпированных трупов.