Чисто женская логика - [19]

— Слесарь.

— Ах, да! Я все никак не запомню эту фамилию. — А он умеет ставить замки?

— Сумеет.

— А найдет? У него есть замки?

— У меня в столе лежит хороший замок. Получше вашего.

— А пока будет ставить... Не снимет копии ключей?

— Зачем?

— А если он работает на них.

— На кого?

— А вот на этих, — Касатонова окинула взглядом свою комнату.

— Екатерина Сергеевна! — взмолился Гордюхин. — Остановитесь! Нельзя же так!

— Да, конечно. Тут я перегнула палку. Так действительно нельзя. Можно и умом тронуться. Но вы мне не ответили?

— А вы что-то спросили?

— Чай или кофе?

— Ха! — расхохотался Гордюхин. — Водки! И побольше!

— Нет проблем, — Касатонова поднялась и направилась на кухню, к холодильнику.

— Екатерина Сергеевна! — Гордюхин успел схватить ее за руку. — Какая водка! Я срочно вызываю сюда Убахтина с командой.

— Хорошо. Вызывайте.

— Но повестки-то вы мне отдадите? Вам сейчас не до них.

— Ни в коем случае! — твердо заявила Касатонова. — Я пообещала и сделаю!

— Вы меня удивляете, Екатерина Сергеевна, — озадаченно проговорил Гордюхин.

— Ха! — азартно воскликнула Касатонова. — Я этим занимаюсь всю жизнь!

— Не устали?

— Наоборот! Вхожу во вкус!

— Не правильно вы жили, Екатерина Сергеевна, ох, не правильно! Вам бы наше ведомство.

— Еще не вечер! Еще не вечер, Николай Степанович! — повторила она странные слова и ни Гордюхин, ни она сама не представляли всего зловещего смысла произнесенного, не представляли, как далеко смогут простираться во времени и пространстве эти вроде бы случайно, в запальчивости вырвавшиеся слова. И Касатонова о них не пожалела, ни разу не пожалела. В эти секунды она почувствовала, что жизнь ее меняется круто и необратимо, она сама не представляла, что подобное возможно. Какой-то возникший в комнате легкий, холодящий ветерок вдруг коснулся ее, и озноб пробежал по телу, как предвестник событий неожиданных и заманчивых. Касатонова подняла книгу, на которую наступила невзначай, наугад раскрыла. И опять возникла перед ее глазами все та же страница — как хороши, как свежи были розы... В этом не было никакой мистики — после долгого пребывания в книжном шкафу однажды распахнутая наугад книга как бы надламывается в этом месте и потом охотнее всего раскрывается на засветившихся страницах. — Хотите, прочту строчку, Николай Степанович?

— Прочтите.

— Как хороши, как свежи были розы! Тургенев!

— Неплохие слова. Я бы так не смог. Мне кажется, в этих словах что-то есть, — Гордюхин чувствовал необходимость откликнуться, но чего именно ждали от него, понять не мог.

— Смысл в них просматривается, — подсказала Касатонова.

— Похоже на то. «Муму» — это он написал? Как мужик собаку утопил?

— Он.

— Хороший писатель, — одобрил Гордюхин, думая о чем-то своем. — Содержательный. Однако, вернемся к нашим баранам. Надо Убахтину звонить. Дело, как говорится, пошло вширь и вглубь.

— Лишь бы оно не пошло вкривь и вкось, — заметила Касатонова.

— Согласен, — сказал Гордюхин и, положив телефон на колени, начал набирать убахтинский номер.

* * *

Балмасовская мебельная фабрика представляла собой нагромождение длинных сараев, арочных сооружений, бестолково сложенных блочных корпусов. В стороне, у бетонного забора, были сложены доски, балки, бревна, какие-то заколоченные ящики, в которых, скорее всего, могло находиться мебельное оборудование, фурнитура, гвозди, шурупы, скобы. Знай посетители роскошных мебельных салонов, в каких условиях изготовляются диваны, кресла, комоды и гардеробы, они бы не один раз задумались о долговечности своих обновок.

Но как знать, как знать, может быть, проза жизни всегда такая, всегда полупьяная, грязная, с кровью и потом, с матом и еще черт знает чем. Касается ли это мебельного производства, рождения ребенка, объяснения в любви... Везде есть яркие прожектора, воздушные разноцветные шарики, бравурная музыка, точно так же, как везде есть кровь и пот, мат и водка.

Наверно, это и правильно — чтоб ценили люди и то, и другое. Чтоб, получая одно, не забывали, что есть и другое, чтоб, погружаясь в зловонную тьму, были уверены — будет рассвет, будет солнце и роса на траве.

Касатонова медленно шла от корпуса к корпусу, в каждый заглядывала и даже не с криминальным подозрением, а с самым обычным женским любопытством. Ей действительно было интересно наблюдать, как шершавая, занозистая, сучковатая доска, сунутая в какую-то страшноватую щель со сверкающими зубьями, выходила с противоположной стороны станка гладкой, нарядной, даже праздничной. Несколько раз она не удержалась и прикоснулась к обработанной доске и ощутила исходящее от доски тепло. Не температуру деревянного изделия, а именно тепло, какое можно ощутить, пожав руку хорошему человеку.

В цехах пахло деревом, смолой, лаками. Несмотря на немытые стекла внутри было светло и солнечно. Это ей тоже понравилось. Рабочих в цехах оказалось на удивление мало, они оказались трезвыми и занятыми, а, добравшись до склада готовой продукции, она обнаружила, что диваны-то неплохие и от балмасовских кресел не отказалась бы... Это было для нее открытием.

Она ожидала увидеть нечто безобразно-халтурное, нечто разваливающееся уже при погрузке.