Чисто убийственный бриллиант - [51]

— Совершенно верно. — Лучано вставил весла в уключины и начал грести обратно к причалу, каждым погружением весла вызывая фосфорическую вспышку. У него за спиной в темноте вырастал силуэт Стрега-Шлосса, чьи окна блестели в ночи, словно золото.

Какая-то белая тень метнулась над поляной в полной тишине; было невозможно разобрать, что это такое, пока она не опустилась с вопросительным уханьем на ветку дуба и, подождав ответного уханья, вновь воспарила над кронами деревьев. Стрега-Шлосс манил к себе из темноты, и Титус с восторгом увидел, как силуэт человека передвигается от окна к окну — это Лэтч задергивал шторы во всех комнатах, словно закупоривая дом на ночь. Дом, такой солидный и нерушимый, успокоил Титуса.

Незаметно для семьи над башенкой дальнего западного крыла дома промелькнула падающая звезда. Как будто подмигнув, она упала куда-то в черную массу деревьев, сгрудившихся у подножья Мойр Очоун. Днище маленькой лодки заскрежетало о подводные камни, когда Лучано поднял весла и взялся за веревку, чтобы подтянуть суденышко к причалу.

— Но, папа, — спросил Титус, желая любым способом отодвинуть время сна, — куда же девалось мое имя? Куда девались динозавры на песке, когда их смыла вода?

Ощутив внезапную потребность поскорее уложить детей в постель и спокойно посидеть с женой у камина, Лучано вздохнул.

— Они… ну… они ушли… они стали частью еще большего рисунка… О, господи, помоги мне объяснить, Бачи.

Синьора Стрега-Борджиа закрыла глаза и сосредоточилась, стараясь сформулировать объяснение, понятное Титусу.

— Титус… — сказала она после паузы, — мы все — часть всего: нас самих в этой лодке, залива, поляны, звезд… всего, что мы видим и чего не можем видеть. Все это соединено между собой, как самый огромный паззл, какой только можно вообразить. И если мы чего-то не можем видеть, это не значит, что его нет… оно все еще здесь, только превратилось во что-то другое. Милый, это ужасно трудно объяснить, и я не уверена, что сама правильно понимаю, возможно, мне следовало сказать так: ничто не остается вечно неизменным. Вещи меняются, Титус, — они перетекают из одного состояния в другое.

— Как Мортаделла, — пришла на выручку Пандора.

— Хм, да… ну вот как Мортаделла, — согласилась мама, в душе сомневаясь, что околевшая крыса Пандоры могла служить хорошим примером.

— Она вся скрючилась и умерла, — проговорила Пандора обыденным тоном. — А потом заплесневела, а потом мы похоронили ее в саду, и она превратилась в цветочек.

— Браво! — воскликнул синьор Стрега-Борджиа, осторожно вставая, чтобы не раскачать лодку, и хватаясь за лестницу причала. — А я-то думал, мы о ней уже забыли…

— Я не забыла, — сказала Пандора.

— Конечно, нет, дорогая, ты ведь видишь, как каждый год с тех пор маленький кустик незабудок расцветает как раз на том месте, где мы ее похоронили.

— Крысы не превращаются в цветы, — заявил Титус со всей категоричностью своих семи лет.

— Нет, превращаются, — настаивал Лучано. — Подумай: дерево начинается с семени, упавшего с другого дерева, унесенного ветром или оброненного птицей…

— В ее какашке.

— Спасибо, Пандора. Да, иногда семена разносятся птицами в «их какашках», как ты изволила выразиться. Затем из семян проклевывается росток, он превращается в дерево, которое начинает производить собственные семена для того, чтобы вырастали другие деревья, и со временем оно стареет, дряхлеет, и сильный ветер валит его на землю…

— Или мы спиливаем его. Для растопки, — подсказал Титус, ярый приверженец точности в деталях.

— Ну да… мы сжигаем его в камине, но это не конец дерева. Оно не исчезает — оно превращается сначала в пламя и тепло, затем в золу для удобрения сада, а часть его становится дымом и вылетает из наших труб…

— Но оно исчезает, — жалобно произнес Титус. — Оно перестает быть деревом.

— Да, — согласился Лучано. — Оно превратилось в дым и пепел, но со временем облака и ветер унесут его прочь, и оно прольется дождем на другие деревья в другом месте, и те другие деревья впитают его корнями, и таким образом оно вновь станет деревом.

— О! Это великолепно! Отлично, Лучано! — Вскочив на ноги, Бачи обвила руками шею мужа, и не успели они глазом моргнуть, как лодка перевернулась, опрокинув их в Лохнагаргулью…

— Титус… эй! Алло!

Он часто заморгал — голос отца вернул его из прошлого. Титус с облегчением понял, что он не барахтается в студеном заливе, а уютно свернулся на диване под книжными полками. В свете горящих в камине поленьев перед ним, почесывая искусанное ухо, стоял Лучано.

— Прости, пап. Уфф, я задумался, — пробормотал Титус, но, заметив пристальный взгляд отца, встревожился. — Хм… а что? Почему ты на меня так смотришь?

— Ты изменился, — Лучано склонил голову набок и прищурился, с сомнением разглядывая сына. — Не обижайся, но ты выглядишь… юным и счастливым. Вот именно, счастливым. Намного счастливее, чем в начале вечера.

Титус улыбнулся, слегка растерявшись. Разумеется, он выглядит юным, рассудил он; в сравнении с его потрепанными жизнью собеседниками он выглядит чуть ли не новорожденным. Но счастливым ли? Ну да, согласился он, отпущение было такое, будто сквозь его мысли пронеслось что-то огромное и полное света. Да, я так счастлив, что вот-вот лопну. Через неделю я буду тинейджером. Тринадцать! И… наконец-то я знаю, чего хочу на свой день рождения… точнее, чего