Чисто убийственный бриллиант - [50]

— Как насчет адвоката, скованного цепями и сброшенного в море в бетонных галошах?

— Для начала неплохо, — отозвалась она. — Кому-нибудь еще кофе?

— Мммфффл. — Титус не знал, как важно запивать cantuccini какой-нибудь жидкостью, предпочтительно вином. Во рту появилось такое ощущение, будто он набит пыльной галькой, и как Титус ни работал языком и челюстями, ему не удавалось уменьшить объем бисквитной крошки настолько, чтобы произнести хоть слово членораздельно. В отчаянии он услышал, как отец, извинившись перед гостями, пригласил его и адвоката покинуть гостиную вместе с ним.

Глотая колючие куски бисквита, Титус поплелся за взрослыми наверх в библиотеку, где кто-то уже предусмотрительно разжег камин и включил лампы, однако не побеспокоился закрыть окна. Привлеченная светом, изрядная часть популяции насекомых Аргайла толклась под потолком, время от времени посылая на смерть своих наиболее любознательных представителей, которые поджаривались на электрических лампочках. Гигантские тени мотыльков и длинноногих комаров плясали на корешках тысяч книг из собрания Борджиа, и Титус мысленно поблагодарил судьбу за то, что Тарантелла уже не обитает в его футболке. Воспоминание об этом кошмаре отвлекло его от более насущной проблемы — как не вдохнуть полные легкие мошкары.

— Не перенести ли нам заседание в другое место? — предложил адвокат, моля судьбу о том, чтобы ответ оказался положительным.

— Здесь совсем немного мошек. — Будучи итальянцем, Лучано считал этот бич божий Аргайла всего лишь ослабленной версией южных москитов-мачо; лишь слабак стал бы менять свои планы, уступая жизненное пространство каким-то жалким насекомым. — Да ведь это и не займет много времени, правда, Титус?

А Титус в это время находился за много миль от библиотеки, охваченный яркими воспоминаниями детства, которые, прокручиваясь в мозгу, сделали его глухим к словам отца.

…был точно такой же вечер, то же время года, и в воздухе, возможно, роилось ровно столько же насекомых. Ему тогда было… шесть, нет, семь… да, семь лет. Вообще-то это был его день рождения, поскольку он помнил, что помогал маме нести именинный пирог и сумку-холодильник, полную бутылок лимонада и шампанского. Пандора хихикала на плечах у папы, который бежал по окаймленной зарослями ежевики тропинке к берегу залива, подпрыгивая на каждом шагу. Звонкий смех пятилетней девочки разносился над тихими водами.

В конце причала поджидала старая весельная лодка, ее облупленный бок тихо постукивал о ступеньки в такт волнам, которые заливали гальку пляжа. Все забрались в лодку, папа сел на весла и стал грести к середине залива, а мама зажгла свечки на пироге. Титус смутно припомнил чувство легкой печали, когда свечи были задуты, а он, объевшись пирога, лежал на дне лодки, глядя на тихо проплывающие над головой звезды и немножко грустя от того, что теперь предстоит ждать целых 364 дня до следующего дня рождения.

А потом случилось чудо.

Возглас матери заставил Титуса сесть и посмотреть туда, куда указывал ее палец. В водах залива отражалось что-то наподобие звездной галактики. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это было облачко из миллионов огоньков; крошечные светящиеся точечки, сгрудившиеся прямо под поверхностью Лохнагаргульи.

— Что это такое? — спросил он, склоняясь над бортом лодки, чтобы лучше видеть.

— Фосфоресцирующие организмы, — пояснил Лучано и добавил: — Никогда не видел таких.

Что-то в папином голосе заставило Титуса понять, что это действительно редкий случай. Спрятавшись в объятиях Лучано, он с трепетом следил, как весь залив расцвечивается пятнами света.

— Мамммоччка! — взвизгнула Пандора, прыгая от возбуждения, отчего лодка заходила ходуном посреди светящейся воды. — Посмотри, мамочка, звезды упали в воду!

Титус погрузил руку в светящуюся воду, чтобы уловить разницу ощущений. Вода была как вода, но, к его восхищению, рука, вынутая из студеной водной глади, магически преобразилась. Каждый палец сверкал и искрился, и вода, стекавшая с запястья, оставляла за собой мерцающий свет кометы.

— Вау! — Пандора между тем открыла для себя, что, если похлопать ладошкой по поверхности воды, звезды начинают разбегаться в разные стороны. Пальцы, разрезающие воду, оставляли за собой медленно тающие звездные полосы, и Титус, написав на поверхности воды свое имя, следил, как последнее искристое «с» сливается с темнотой.

— Исчезло, — вздохнул он. — Почему оно исчезло? — Он вновь написал свое имя, словно, повторяя это действие, он мог увековечить его на поверхности воды.

— Ничто не вечно, — улыбнулась синьора Стрега-Борджиа. — Титус, даже если ты напишешь свое имя на камне, оно в конце концов исчезнет. — Видя, как вытянулось лицо сына, узнавшего о своей человеческой бренности перед лицом Всепоглощающего Времени, она решила немного утешить его: — Но подумай вот о чем, Титус. Лохнагаргулья запомнит твое имя; на каком-то молекулярном уровне оно останется в нем, невидимо запечатленное в воде.

— Это, словно песок, — сказал Титус, вспомнив, как днем рисовал на песке пляжа динозавров. — Как все те рисунки, что мы старательно малевали на, мокром песке, а потом пришел прилив и забрал их с собой в море…