Чисто русское убийство - [6]

— То есть версия самоубийства полностью исключается? — задал Тарасюк еще более дилетантский вопрос.

— Ты что, кирной? — Карнач наклонился к Валериному лицу и принюхался, словно сторожевая собака. — Точно, водкой несет! — торжественно заключил он, словно менты не имеют конституционного права хоть немного расслабиться после напряженной рабочей недели.

Вероятно, сам Карнач вчера ни–ни. Что, кстати, могло произойти с ним только по чистой случайности. Вот уж кто был настоящим ханжой. Но у генерала была другая кличка — Хорь Калиныч. (Подозрение на заимствование из литературного источника полностью исключено, так как программа литературы в полицейской академии с гулькин нос, «Преступлением и наказанием», верно, и исчерпывается. Отчество у генерала было такое редкостное — Калинович. Ну а Хоря — хорька значит — ему за натуру вредную карьеристскую сослуживцы присвоили.)

— Никак нет, товарищ генерал! Не кирной совсем. Десна у меня воспалимшись, так я ее, заразу, спиртом продезинфицировал, — нашелся Валерка.

— Ну–ну, смотри у меня. Чтоб только по праздникам. В День милиции, например… Подумай, разве может человек сам себе мечом голову отрубить?.. Ладно, идите с трупом знакомьтесь. — Прищепкина, однако, задержал. — Посторонним нельзя!

— Да какой же Прищепкин посторонний, — заступился Гунар Петрович. — Неужели не узнали?

— Узнал, — вздохнул Карнач. — Как увидел — сразу дурно сделалось.

— Григорий Калинович, насколько я понял, дело мне собираетесь отдать?

— Допустим.

— Тогда Прищепкин мой человек. Григорий Калинович, ну разрешите. Под личную ответственность.

— Ладно, под персональную. Только если учудит что, целку начнет из себя строить — ну, знаешь же, как он умеет, — звездой ответишь. Договорились?

— Так точно, товарищ генерал! Разрешите идти знакомиться с трупом?

— Валяй.

И друзья–сыскари пристроились за Гунаром Петровичем, который зашагал к терему походкой проводника. Оно и понятно, бывал в том тереме Фоминцев. И не раз.

Внутреннее убранство терема оказалось под стать фасадной наружности. Не только безгвоздевое, но и безполимерное, даже безимпортное. Рубленые скамьи, столы, лавы… Прям как в издательстве «Вагриус», куда сунулся однажды, будучи в Москве, Прищепкин, приняв сей храм литературы за кафе в стиле а-ля рюс. В надежде испить в нем хренового иль медового квасу, на худой конец загадочного сбитня.

По дубовой лестнице, с искусно вырезанными на половицах петухами, Фоминцев повел друзей на второй этаж, где располагался кабинет–палата Петра Олеговича Миронова, и через распахнутую, окованную медью дверь увидели опера энд Прищепкин трудящихся в поте лица экспертов, которые что–то вымеряли, раскладывали собранные образцы по пакетикам, пудрили что–то тальком… Обезглавленный труп Миронова в нелепой позе лежал в холодцовой луже почерневшей крови обрубком шеи к окну. У ларя, который весьма диссонировал с его расшитым какими–то нерусскими птицами халатом.

— А голова где? — нервно спросил Капинос, давя в себе возбужденное представшей взору картиной чувство ужаса. — Что–то головы не вижу.

— Есть, не волнуйся. Вон — в контейнере. На столе который, холодильный. Можешь полюбоваться, — отмахнулся от Женьки медэксперт Валик Балык, светло улыбаясь навстречу Прищепкину. — Сколько лет, сколько зим, а… Каким, Жора, ветром тебя сюда занесло?

— Отпускным, — стараясь выпучить из себя улыбку столь же светлую и радостную, ответил стародавнему приятелю Прищепкин, также побаивающийся трупов и крови.

— Молодец, не забыл нас! — от души похвалил Балык. — А у меня, кстати, внук на прошлой неделе родился. Жена говорит: вылитый дед!

— Наверно, такой же лысый! — роготнул фотограф Синичкин.

— Сам ты лысый, — беззлобно отреагировал на шпильку Балык. — С кудрями, как у ангела, до плеч. Дочка три недели переносила. Кесарево пришлось делать. Уже и пяточки у Егорки загнивать начали. Еще б дня три и… — Вздохнул, нахмурившись; наверно, представил, что было бы с Егоркой, затяни с операцией.

— Поздравляю! — с некоторой заторможенностью, так как вспомнил о существовании сына, который теоретически уже мог бы произвести ему внука, сказал Георгий Иванович. Зато от чистого сердца.

— Ладно, хватит лясы точить. Давайте делом займемся! — призвал к порядку Гунар Петрович. — Что там у вас вырисовывается?

— Следов — море, — ответил за всех зав дактилоскопической лабораторией Ермилов. — На фужерах в «трапезной» — отпечатки пяти примерно человек. Плюс обмусоленные окурки в пепельницах. Плюс…

— Со следами помады есть?

— Нет.

— Одни мужики, значит, — разочарованно протянул Фоминцев, которому меньше всего хотелось, чтобы первой версией о мотивах убийства старинного приятеля была версия о некой «голубой» разборке. — Тут, похоже, деловой сходняк был, — нашелся он.

— А на мече отпечатки сохранились? — спросил Прищепкин.

— Ни одного. Это говорит о том, что преступник тщательно протер не только рукоятку, но и лезвие. Тем самым уничтожил и свои отпечатки, и отпечатки пальцев людей, бравших меч в руки из праздного любопытства.

— Убийство могло произойти по причине ссоры. Кто–то из гостей, в таком случае, отличился. Но в той же мере Миронова мог убить и человек посторонний, который знал, что под утро хозяин останется на даче один. Проник сюда да и убил.