Чистильщики - [11]

В сжатые сроки обитель обзавелась также свечным, воскоделательным, кирпичным заводами, пасекой в шестьсот ульев, плантацией женьшеня, иконописной, столярной, шорной, сапожной мастерскими. Плюс заимелась у братии собственная электростанция — неслыханная доселе в этих краях редкость.

Сам настоятель монастыря, теперь уже игумен отец Алексий прослыл в округе хваткостью и осторожностью. Дошло до того, что краевые власти удовлетворили его просьбу и запретили строиться и торговать кому бы то ни было в десятикилометровой монастырской зоне. А на территории самой обители, под личным надзором игумена, достраивалось двухэтажное продолговатое здание с первоклассно оборудованными, подогреваемыми из вентиляционных труб кельями на шестнадцать монахов. Всем остальным вход в особую зону был строжайше заказан.

Более того, каждый служитель прочел и расписался на требовании внутреннего устава, среди прочего гласившего:

«Строго запрещается братии принимать в келий кого-либо из мирских людей, даже и родственников, без нужды братия не ведут разговоры между собой, а с мирянами — тем более… Без благословения настоятеля ничего не делается, так: запрещается своевольно писать письма и принимать их от кого бы то ни было, ходить в лес, на гору, на реку и т.п.»

… Первыми из мирян в кельи таинственных монахов вошли в самом конце гражданской войны красногвардейцы. И то лишь потому, что последний белогвардейский отряд Приморья улизнул от их погони под кроны монастырских деревьев.

— В монастырь ушли, товарищ командир.

— Брать. Будем брать это белогвардейское гнездовье.

— Там неприступные стены и, говорят, подземные ходы на пятнадцать километров.

— Мы обязаны их взять, потому что они уносят с собой остатки золота Колчака. А монахов с попиками, если станут оказывать сопротивление, — к стенке!

Ох, славно гуляла Россия на собственном пепелище. Гвардия белая — конница красная. Братья лесные — атаманы степные. Правители дальневосточные — гавроши перекопские. Штурм — отступление.

Зато — идея на идею.

Слепо и бешено крутилась гражданская кровавая муть, поднятая царской бездарностью и большевистским экстремизмом. А посреди — Отечество.

— Вперед! — взвил «свечку» на своем гнедом командир в истрепанной за войну буденовке.

На фоне закатного солнца головной убор стал схож с богатырским шлемом. Собственно, под эту традицию он и замышлялся для воинов русской армии, но революция помешала выслать шеломы на фронта первой мировой. Склады с мануфактурой оказались в руках красных, и богатырями стали они.

Они и побеждали.

… Побеждал в конце уже семидесятых годов в схватке с китайцами во дворе шаолиньского монастыря и Максим Трофимов, прозванный здесь Сирой Хоси — Белой Звездой. Он оказался первым русским, кому прислали специальное именное приглашение «у-бинь» для сдачи экзамена и доверили переступить порог знаменитого монастыря в качестве бойца. Неудивительно, что собравшиеся во дворе китайцы жаждали его поражения хотя бы потому, что противник — не желтый, что разрез глаз у него другой, что он не так садится на землю и воспитывался не в буддийской семье. Что вообще осмелился выйти против настоящих бойцов, а правую руку при поклоне — о неуч! — сжал в кулак.

Максим явственно услышал тогда цоканье — единственное, что позволили пока себе китайцы сделать в знак неодобрения и удивления при его поклоне. Повернули взоры к его наставнику, и дядюшка Ли утвердительно кивнул: его воспитанник имеет такое право.

И ведь имеет! Восемь лет потребовалось Максиму для подобного кивка. Восемь лет с того момента, когда после первых, еще закрытых соревнований среди динамовских команд по карате к нему, занявшему второе место, подошел опрятно одетый китаец и пригласил к себе в гости.

В котельной, на окраине Москвы, которую обслуживал дядюшка Ли, и произошла встреча, перевернувшая представление Максима о борьбе. Хозяин встретил его молча. Молча подвел к свече, укрытой листом оргалита. Зажег ее. Отойдя на несколько шагов, сделал движение рукой, после которого пламя за стеклом затрепетало и погасло. Затем указал на боксерскую грушу, висевшую посреди помещения, — держи. «Сейчас улечу с ней на улицу», — подумал Максим, обнимая наполненную мокрым песком кожаную тушку.

Никуда он не улетел. Удар оказался настолько резким и коротким, что Максим остался стоять, не шелохнувшись, но зато под ладонями словно пролетел смерч — песок вздыбился и перевернулся.

— Завяжи, — подал китаец Максиму черную повязку для глаз.

Сам для верности затянул потуже узлы, собрался и подал команду:

— Нападай!

Пять минут Максим прыгал вокруг ослепленного китайца, но не смог произвести ни одного удара: дядюшка Ли словно имел еще две пары глаз и столько же пар дополнительных рук. И когда спала повязка, Максим снял с себя красный пояс, врученный после победы на соревнованиях, с которым он пришел в гости, опустился на колени перед котельщиком и положил ленту у его ног:

— Учитель, научите меня всему этому.

Дядюшка Ли не стал поднимать его, лишь поправил:

— Хочу, чтобы ты запомнил главное: учитель у нас один — Бог. Я могу стать только наставником.

— А как быстро можно научиться этому? — Максим воодушевленно подбежал к тренировочной груше, обнял ее. Ему шел восемнадцатый год, но жизнь казалась стремительной, и он уже боялся не успеть чего-то.