Ещё одна зарисовка
Лошадь уже едва переставляла ноги. Проклятый дождь превратил относительно сносную дорогу в реку жидкой грязи, куда лошадиные копыта проваливались едва не по колено. Я ехал уже четыре часа, стараясь не потерять в темноте дорогу, примитивный масляный фонарь светил исключительно себе под нос, позволяя разглядеть то, что было под брюхом лошади.
Меня самого пока худо-бедно спасал плащ, выданный мне Барменом в самом начале, он же посадил меня на лошадь и сказал напутственное слово, что, мол, мужики на месте всё знают. Они-то знают, да только до места того ещё предстоит добраться. Отчего-то все пространственные проходы открываются куда угодно, только не туда, куда нужно.
Покрепче завернувшись в плащ из тонкой кожи, я попытался поторопить лошадку, поддавая ей шенкелей. Бесполезно. Как шла, так и идёт. Может, наездник из меня плохой? По краям дороги потянулся редкий лес, уже лучше, теперь не собьюсь с пути.
Фонарь я погасил, толку от него всё равно никакого, пусть уж лучше глаза к темноте привыкают. Внезапно где-то за деревьями, совсем близко, раздался вой, лошадь встрепенулась и таки пошла быстрее. Волки. Их только мне сейчас не хватало. Рука сама собой нащупала в седельном чехле ружьё, двустволку-вертикалку, слегка укороченную, видимо, чтобы можно было с седла использовать, аки ковбой. Патронов при мне до чёрта, да только в темноте ещё попасть нужно. Вот смешно будет, ехал монстробой на работу, да не доехал, волки съели.
Нет. Волкам сегодня определённо не повезло. Впереди я различил огонёк, едва заметный среди редкого леса. Кажется, куда-то приехал. Огонёк этот постепенно приближался, становился ярче, пока, наконец, не превратился в большой фонарь, освещавший крыльцо придорожного трактира. Окинув взглядом здание, я попытался примерно вычислить технический уровень этого мира. Девятнадцатый век. Или даже восемнадцатый, хотя в этом случае чёрта с два бы мне современное ружьё дали, был бы мушкет кремнёвый или арбалет.
Снаружи была коновязь, вот только оставлять лошадь мокнуть — это не дело. Приземистое здание слева просто обязано было быть конюшней, такая дверь не для людей сделана.
Спрыгнув в грязь, тут же поглотившую ногу в сапоге до середины голенища, я взял лошадь за поводья и повёл в ворота. Так и есть, конюшня, стойла в ряд, пол соломой засыпан, а в дальнем углу, у коптящего светильника, сидя на чурбачке и прислонившись спиной к бревенчатой стене, подрёмывает паренёк лет четырнадцати в овчинной душегрейке. Подойдя к нему, я легонько постучал носком грязного сапога по чурбачку. Парень вскочил и поглядел на меня испуганными глазами.
— Что? Господин, чего изволите?
— Кобылу мою пристрой, — велел ему я, протягивая серебряную монетку, не знаю, какая тут валюта в ходу, но серебро почти везде ценится.
Видимо, ценилось оно и здесь, глаза паренька вспыхнули, он схватил монетку, взял лошадь за поводья и повёл её в стойло, по пути клятвенно обещая, что лошадь будет в лучшем виде, сбрую он тут положит, ничего не пропадёт, накормит, напоит и почистит, а овёс у них лучший в округе, ни у кого такого нет…
Я не слушал, мне, откровенно говоря, на животное это плевать с высокой колокольни, я её, наверное, больше и не увижу. И вообще, я здесь за другим. Придержав конюха, я вынул из седельных сумок всё нужное. Ружьё, рюкзак с патронами, большую флягу с водой и маленькую со спиртом. Остальное при мне, под плащом спрятано.
Снова накинув на голову капюшон, я быстро преодолел расстояние от конюшни до крыльца, стараясь не утонуть в грязи. Во дворе была насыпана дорожка из мелких камней, да только и её залило водой. Открыв дверь, я ещё некоторое время постоял на крыльце, дожидаясь, пока с плаща стекают струи воды. Когда стекло достаточно, и можно было не бояться наводнения, я шагнул внутрь.
В заведении царил полумрак, и почти не было посетителей, время уже позднее, да и вообще, неизвестно, кто здесь останавливается, кроме случайных путников. За ближайшим столиком сидели двое выпивох в овчинных душегрейках и дырявых сапогах, и о чём-то беседовали заплетающимися языками. Ещё один, не выдержав неумеренных возлияний, тихонько дремал на краю стола, изредка бормоча во сне. Чуть дальше мужик огромного роста что-то втолковывал старику, а тот тихонько поддакивал, слабо жестикулируя рукой.
За стойкой стоял приличного вида бармен, в рубашке и жилете, было ему лет пятьдесят, благообразное лицо обрамляли седые бакенбарды. Он протирал кружки и сонными глазами поглядывал в зал. Чуть поодаль дремала молодая официантка, положив голову на стойку.
