Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ - [29]

Особняком стояли уголовники, которые воспринимали происходящее как развлечение. Митрохин угадал общую для них черту – эгоизм и любовь к себе. Никто из блатных воевать не собирался, они откровенно смеялись над командирами и готовились любыми способами уклониться от боевых действий.

Так оно и случилось, исчезали в основном блатные. Капитан не оценил степень опасности. Уголовники едва не развалили тот фундамент, что он сумел создать. Особист Стрижак жестко вмешался в ротные дела, расстрелял двоих человек и в какой-то степени восстановил порядок.

Митрохин не являлся отчаянно смелым человеком. Он согласился возглавить штрафную роту прежде всего из-за личной дисциплинированности. Приказали – козырнул и пошел выполнять. Не последнюю роль сыграло обещанное майорское звание, высокий оклад. Численность штрафной роты приближалась к полноценному стрелковому батальону. От Митрохина не требовалось, как раньше, находиться в первых рядах, а он ведь уже устал от войны, получил два ранения.

После жестокой атаки, когда угробилось две трети личного состава, а рота угодила в окружение, Александр Кузьмич мечтал получить ранение, добраться до своих, залечь в госпиталь. Господи, ну прояви милость. Разве он ее не заработал за долгие годы службы? Именно с таким настроением Митрохин услышал крик часового, а затем совет особиста немедленно начать командовать.

Прежде всего следовало выяснить, насколько велика опасность. Оказалось, что вдалеке остановились три грузовика, броневик, вылезли десятка два солдат и, судя по всему, собираются заняться земляными работами. Из этого следовало, что наших частей поблизости нет и оставаться здесь опасно. Рано или поздно саперы обследуют местность и обнаружат роту.

Возник короткий спор – дожидаться темноты или выступить немедленно. Митрохин не любил авантюрных решений и предпочел бы отсидеться, а Воронков просто боялся боя. Степан Елхов был готов пробиваться вперед немедленно, особист Стрижак его поддержал. Таким образом, в роте появились два начальника: бывший комбат Елхов и официальный командир Митрохин. Стрижак понимал опасность двоевластия и быстро распределил роли. Степану Елхову предстояло возглавить ротную колонну, а Митрохину и Воронкову обеспечить отход.

– Как же так, Александр Кузьмич? – украдкой возмущался старший политрук. – Нас фактически отстранили от командования, в хвосте будем плестись.

Свое возмущение Воронков выразил тихо, чтобы не услышал особист. Впрочем, Стрижаку было наплевать на второстепенные вещи. Он хотел во что бы то ни стало сохранить роту как боевую единицу, вывести людей и доказать – подразделение способно воевать. А подчинять себе людей и жестко командовать он умел. В настоящее время майор видел в роли командира Степана Елхова, и наплевать, что ему еще не вернули звание. Победителей не судят.

Ну, а политрук в очередной раз лицемерил, тихо высказывая свое недовольство. На самом деле Воронков готов был плестись где угодно, лишь бы не вступать в драку. А обеспечение отхода именно драку и предполагало. Не зря для прикрытия роты новый командир Елхов оставил последний станковый пулемет и включил в группу Ходырева с трофейным «МГ-42». Борис улыбнулся Воронкову:

– Ну, вот, товарищ старший политрук, опять вместе.

Виктор Васильевич окинул его странным взглядом и ничего не ответил. Старшина Глухов, которого снова назначили командиром расчета «максима», не переставал плеваться и обещал, что все ротное имущество пропадет. Однако никакого имущества не существовало. Котел, посуда и остальное барахло бросили на оставленной высоте, а в заплечном мешке Прокофий Глухов хранил лишь несколько катушек ниток и бруски черного дегтярного мыла. Сейчас он вытряхивал это богатство на землю и провожал взглядом быстро уходящих бойцов.

Семьдесят человек шагали по высохшему руслу. Пунктуальный Митрохин смотрел на стрелки старых часов: группе прикрытия разрешалось двигаться в путь спустя сорок пять минут. Воронков маялся, ходил с места на место и раздражался. Ближе всех к нему находился Борис Ходырев со своим дурацким пулеметом. Воронков припомнил ему молоко и сварливо заметил:

– Не знал я, что ты сплетник.

– Вы о чем, товарищ старший политрук?

Несколько минут препирались, затем свернули самокрутки. Межуев, перебирая запасную ленту, покаялся:

– Это я насчет молока болтанул. Так, сдури, не подумав.

– Ерунда, – отмахнулся Воронков. – Патронов много к пулемету?

– Семьсот штук.

– Нормально.

– Он их мгновенно жрет, – подал голос Ходырев. – На один бой не хватит.

Назначенные Елховым сорок пять минут тянулись бесконечно. Воронков торопил Митрохина, но ротный командир приказы исполнял четко и коротко ответил, что еще рано.

– Александр Кузьмич, идем, пока не поздно. Кто такой Стрижак? За роту ведь ты отвечаешь, а не всякие там особисты.

– Поэтому здесь и нахожусь, – ответил твердолобый Митрохин.

Медлить дальше было опасно. Немецкие саперы ковырялись в километре отсюда, один грузовик куда-то исчез.

– Мы же потеряем роту! – воскликнул политрук.

А чумазый Ходырев снова вмешался без спроса и заверил обоих:

– По следам отыщем, я же охотник.